Непременно надо будет вежливо подкатиться к нему с идеей о полном и бесповоротном закрытии канала связи у Машки. А то всю жизнь вздрагивать. Перекрыть все Манькины каналы немедленно. Господи, вразуми меня грешного! Ну что за услугу можем мы ему оказать?»

– Здесь вам не суд, имейте в виду, вам ничего не доказать. У меня полное и стопроцентное алиби. Я и рядом ни с кем из этих дам не был, – горячо запротестовал Илларион.

«Добропорядочные хамские ублюдки. Ничего у вас не выгорит. Доказательств нет. Слава богу, что заветную папку нашли у Дениса, лишнее подтверждение того, что я ни при чем. Судом грозят. А у меня для суда есть масса приятных предложений, от которых невозможно отказаться. Адвокаты у меня есть, и деньги, которые вам и не снились.

А Гришка никогда на меня не попрет. У, кобра непотопляемая, чего уставилась?»

Игнатьев отвел глаза от Машки и принялся разглядывать потолок.

– У меня есть одна просьба, – мягко проговорил Вольский. – Пожалуйста, прошу вас никому ничего не рассказывать об этой истории, и даже о теоретическом существовании Союза Девяти лучше нигде не впоминать. Это первое и главное. А второе вытекает из первого. Прошу вас не преследовать Иллариона никоим образом и не судить. Заранее буду очень благодарен.

Наступила полная тишина.

– А если я не могу не судить, – горячо произнесла Машка.

– Постарайся, Марья, – спокойно ответил Вольский.

Печкин прочистил горло.

– Допустим, я могу понять, что болтать об этом не стоит, но выходит, что наш проказник сухим выйдет из воды? Это несправедливо.

– Категория справедливости – категория идеальная, а не реальная. Тревожиться за «сухость» Игнатьева оснований нет никаких. Мало того, даже вредно тревожиться.

– Почему это вредно? – прищурился Илья.

– Потому что помыслы и желания ваши должны быть связаны с вами самими, с вашим будущим, а не с вашей местью. Такая жажда мести отразится исключительно на ваших судьбах, вот почему. Я внятно выразился?

– Ты предлагаешь отпустить Иллариона вот так, просто? Шутишь? – Машка не верила своим ушам. У нее невыносимо зачесались ладони и шея.

«Что же такое делается, люди добрые? Злодей пойман. Практически во всем признался. И отпустить его? В расцвете лет, благополучия! Так он нас потихоньку всех по очереди прикончит, находясь в состоянии абсолютно реальной категории!»

В это время Вольский продолжил речь, словно отвечая на ее мысли.

– Мы его отпустим на волю, только на определенных условиях, конечно. Так как я понимаю, что просто так вы его не отдадите. И благодаря установленным условиям ему, очевидно, выгодно будет ваше исключительное здоровье и полное процветание. Существует отличный вариант: под расписку, например, или под денежные обязательства. – Вольский улыбался. – Соглашайся, Анатолий Михайлович. Соглашайся, Илья.

Печкин потянулся к сигаретам.

Он не контролировал себя.

«Кой черт я его слушаю? Зачем? Категории справедливости! Бред. Союз Девяти, операторы! Мистические перемещения в пространстве!»

– Расписка будет чудесным образом гарантировать вам несокрушимое здоровье и полную безопасность от различных несчастных случаев. Иначе месье Игнатьев будет лишен наследства, например. Прекрасный вариант. Конечно, его можно доработать и включить дополнительные пункты относительно безопасности определенного круга лиц. Заверить расписку у местных и у французских нотариусов. Кроме того, у вас могут быть особые пожелания, претензии и способы наказания. Их тоже строго оговорить. Здесь открываются огромные перспективы и внушительное поле деятельности. – Вольский обернулся к плите и нацепил на вилку предпоследнюю котлету. – Прошу прощения, но никто не будет возражать, если я съем эту котлету? Я неприлично оголодал.

В голове у Машки тотчас вспыхнуло множество претензий. Самых разнообразных.

«Отправить Иллариона в дикую глушь, в степь, нет, лучше в тайгу, и поручить ему возвести там школу, больницу и создать местному населению райскую жизнь. Увеличить пенсию. Платить зарплату. Сделать доброе дело. Или, допустим, другое предложение. Пусть отработает самым что ни на есть последним санитаром в заштатной больнице несколько лет. Тоже чудесный вариант».

– Я не согласен, – возразил Печкин. – К чему такие сложности? Расписка, обязательства, претензии, наказания? Гораздо надежнее и проще сдать его в надлежащие руки. Срок ему светит приличный. И практически все останутся довольны.

– Ты думаешь, я получу большой срок? Это вряд ли, – нагло заявил Игнатьев. – У меня есть деньги, следовательно, будут отличные адвокаты. Гришка на меня не заявит. И я полагаю, что Маша с Олей тоже не заявят.

– Интересно, почему ты так в этом уверен? – спросил Илья.

– Во-первых, потому, что Гришка категорически не желает допустить даже малейшую вероятность суда. Он, естественно, проведет трогательную беседу и с Машей, и с Олей. Результат этой беседы легко прогнозируется. А тетушка Василиса и без всякой беседы против меня ни за что не пойдет и на меня не заявит.

А во-вторых, после того как на суде или следователю, или прокурору будет изложена основная канва происшествий, всех вас в обязательном порядке отправят на психиатрическую экспертизу к доктору по мозгам. Кроме того, доказательств у вас маловато и все хлипкие. Алиби у меня несокрушимое. И денег на лучших адвокатов хватит. – Он пошевелил пальцами и безмятежно уставился на Печкина.

Анатолий Михайлович откашлялся.

Серьезная мотивация, как правило, приводит к достижению цели.

Но отпустить Игнатьева просто так, за здорово живешь, на волю, в пампасы, к благополучию и процветанию совершенно невозможно.

Надо обдумать предложение Вольского.

Найти оптимальный вариант наказания и возмездия.

Сумеют ли правоохранительные органы отказаться от взяток Иллариона? Вряд ли. Сумма с пятью или шестью нулями любому человеку покажется соблазнительной. Это факт. Поддаться на просьбу Вольского и завершить дело распиской?

– Я устала и спать хочу, давайте расходиться, – заявила Машка и зевнула. – Утро вечера мудренее. Гриш, ты сумеешь до дома добраться?

– Я его провожу, – немедленно откликнулся Илья. – Подстрахую.

– За-ме-ча-тель-но, – по слогам пропела Машка. – Завтра соберемся у меня и решим все вопросы. А сейчас, правда, у меня сил больше нет.

Первым поднялся Вольский, расцеловал Марью и прошептал ей что-то на ухо. За ним с ревностью наблюдал Илья.

«Вот как одноклассник разошелся. Целует, да откровенно как! Великий оператор! Моя Манюня. Нечего к ней лапы свои распускать. И с Илларионом этим незачем валандаться! Накидать ему банок, да и сдать прокурору. Хрен он отмажется. Никакие адвокаты не помогут. Вот если Машка с Ольгой показаний не дадут, тогда, конечно, дело дрянь. Тогда адвокаты Игнатьеву придутся весьма кстати. Хреновое положение».