— О, черт. Сейчас буду. Молчи. Не брыкайся.

— Думаю, что в общих чертах ты прав.

В машине было как в печке. Желудок Саймона все еще сожалел о несъеденном обеде. Очередное героическое похождение Билли Чандлера, самого драчливого фотографа в Лондоне. Оставь его на пять минут в пивной, и, когда вернешься, там уже драка вовсю. Беда в том, что его длинный язык не соответствовал всему остальному. Саймон потерял счет гроздям винограда, которые он посылал в разные больницы, — сломанная челюсть, перебитый нос, поломанные ребра. Раз его даже нокаутировала фотомодель — одна из тех крупных девиц, при виде которой он не мог устоять, чтобы не взобраться на нее. Несмотря на сплошные неприятности, какие он терпел от Билла, Саймон ничего не мог поделать — любил парня.

В расположенной в верхнем конце Кавайона напротив вереницы кафе жандармерии пахло взвинченными нервами и черным табаком. Приготовившись оправдываться и заискивать, Саймон направился к стойке дежурного. Жандарм, не произнося ни слова, грозно уставился на просителя.

— Bonjour. У вас находится мой друг, англичанин. Произошло недоразумение. — Жандарм по-прежнему молчал. Набрав побольше воздуха, Саймон продолжал: — Он думал, что угоняют его машину. По ошибке. Он очень сожалеет.

Жандарм, отвернувшись, крикнул кому-то в дверь и наконец соизволил ответить Саймону.

— Этим занимается капитан.

С сигаретой в зубах появился угрюмый капитан с усами, на несколько сантиметров длиннее, чем у жандарма. Саймон повторил сказанное ранее.

Капитан помрачнел еще больше.

— Дело очень серьезное, — промолвил он, выдыхая клубы дыма. — Жертву отправили на рентген в клинику Сен-Рош. Могут обнаружится костные переломы.

Господи, подумал Саймон, единственная приличная зуботычина за двадцать лет, и надо же, чтобы именно здесь.

— Капитан, я, разумеется, оплачу все расходы на лечение.

Капитан провел Саймона в кабинет. Достал бланки, снял показания относительно репутации нападавшего, подробно записал обстоятельства пребывания Саймона во Франции, потребовал предъявить паспорт. Обсудили возможное возмещение ущерба пострадавшей стороне. В кабинете от дыма было нечем дышать. У Саймона разболелась голова. Урчало в желудке.

Наконец, спустя два с половиной часа, капитан счел, что собрано достаточно бумаг, и приказал ввести арестованного. Тот был в мятых черных брюках и застегнутой доверху рубашке. На худом морщинистом лице с копной седеющих волос нерешительное выражение.

— Привет, приятель. Мои сожаления. Ну и удивил.

Оба, кивая головами и кланяясь, покинули жандармерию и не останавливаясь пробежали трусцой добрую сотню метров. Билли вздохнул так глубоко, будто не дышал весь день.

— Выпить бы, черт побери!

— Билли, — предупредил Саймон, положив руки на костлявые плечи приятеля, — если думаешь, что я поведу тебя в один из этих баров, где ты проведешь пятнадцать раундов с вооруженными ножами арабами и закончишь свой уик-энд в участке, то ты глубоко ошибаешься. О’кей?

Лицо Билли сморщилось в ухмылке.

— Да я просто так, — потрепав Саймона по щеке, оправдывался он. — Рад тебя видеть. Лучше бы без этой заварушки, но я действительно подумал, что этот педераст лезет за моими вещами. Ладно, что дальше?

К тому времени, когда они вернулись в отель, сгрудившиеся вокруг бассейна начинали приходить в себя от одури, вызванной едой, питьем и солнцем. Саймон смотрел на них, стоя на террасе. Билли вышел с кружкой пива, видимо, уже полностью оправившись от выпавших на его долю испытаний.

— Да, сын мой, — изрек он, обращаясь к Саймону, — вот это жизнь. — Посмотрел вниз на бассейн. — Боже мой, глядя на все это, хочется плакать от умиления. Будет чудо, если из того, что на них надето, удастся сшить полдюжины носовых платков.

Дамы явно решили взять от солнца все, что могли, — на телесах ничего, кроме ярких треугольничков в большинстве случаев размером меньше огромных солнцезащитных очков.

Бросив взгляд на стену, Саймон толкнул локтем Билли. В тени высокого кипариса еле видно торчала лысина.

— Наш сосед. По-моему, на все лето бросил смотреть телевизор.

Саймон провел Бобби к бассейну и представил, весело наблюдая, как маленький фотограф настойчиво пожимает руки всем женщинам, наклоняясь, насколько позволяли приличия, к грудам блестевшего от крема мяса. Удаляясь, Саймон расслышал, как он спрашивал Анджелу, позировала ли она когда-нибудь фотографу, — сколько раз Бобби прибегал к этому трюку? — и пошел искать Николь и Эрнеста.

По общему мнению, вечер выдался идеальный, теплый, безветренный. В небе полыхало заходящее солнце. Горы прятались в розовато-зеленой дымке. Терраса наполнялась людьми. Местные жители и иностранцы с вежливым интересом оглядывали друг друга. Эрнест, в ослепительно розовом полотняном костюме, помогал общению. Николь и Саймон, вооруженные бутылками шампанского, медленно двигались в толпе, пополняя бокалы и слушая обрывки разговоров, французы вели беседу о политике, о «Тур де Франс» и ресторанах. Рекламные деятели, как всегда, говорили о рекламе. Чужеземцы делились жалобами на водопровод и канализацию и со смешанными чувствами недоверия и скрытого удовлетворения, покачивая головами, обсуждали недавний скачок цен на недвижимость.

Билли Чандлер и его фотоаппарат выслеживали женские личики и фигурки; он всегда утверждал, что ни одна женщина не устоит перед фотографом, рекламирующим моду. Девицы из глянцевых журналов, сменив черную униформу и темные очки на свободного покроя светлые блузки, туго обтягивающие бедра леггинсы и шикарную косметику, выпытывали секреты у декоратора, специализировавшегося на перестройке старых провансальских ферм в шикарные апартаменты, не уступающие квартирам в Белгравии. Джонни Харрис наблюдал за всеми, дожидаясь, когда начнет действовать спиртное. Трезвые слишком осторожны в своих словах.

Саймон нашел его возле группы, включающей Филипа Мюра, жалующегося на свою известность французского писателя и увешанную несколькими килограммами золота и драгоценностей молодую наследницу из Сан-Ремо с постоянно надутыми губками.

— Есть сенсации, Джонни?

Харрис облегченно улыбнулся.

— Не разберу ни единого слова из того, что они говорят. Что мне нужно, так это кто-нибудь болтающий по-английски и жаждущий выплеснуть свои секреты. — Отпив шампанского, продолжал: — Говорливый чужестранец, ни на кого не оглядывающийся, — вот что было бы идеально.

Саймон оглядел море кивающих голов, болтающих ртов, пока не разглядел нужное лицо — обрамленное светло-каштановыми кудрями, круглое, загорелое, живое.

— Вот что тебе нужно, — сказал он. — Она агент по торговле недвижимостью, живет здесь пятнадцать лет. Если хочешь, чтобы слух распространился подобно гриппу, то все, что требуется, — рассказать ей об этом под строжайшим секретом. Мы зовем ее «Радио Люберон».