– За что? – повторял уголовник.

– Шинель и валенки сними, – вместо ответа приказал Стрижаков. – Они другим бойцам пригодятся.

– Я воевать хочу! – в отчаянии выкрикнул Филин.

– Сам же хвалился, что в бой не пойдешь. В теплом месте отсидишься. Вот мы тебе и поможем. Ты приговорен к расстрелу за нападение на младшего командира Красной армии и неподчинение приказам в боевой обстановке.

Филину недавно исполнилось тридцать лет. Он прожил короткую, мутную жизнь, имея за спиной несколько убийств, но терять свою жизнь не хотел.

– Я искуплю…

Автоматная очередь подломила его и опрокинула в снег.

– Анатолий, забери шинель и валенки, – приказал своему помощнику Стрижаков. – А этого забросай снегом. Лопата у водителя.

Тем временем наша штрафная рота была переброшена на автомашинах к станции Воропоново, где шли упорные бои с окруженной немецкой группировкой.

Отсюда уже просматривались пригороды Сталинграда. Неподалеку от нас вела огонь гаубичная батарея. Мы прошли мимо нее к месту нашей временной дислокации. Заснеженное поле было покрыто воронками, а снег потемнел от копоти.

Мы шагали мимо сгоревших танков – и наших, и немецких. Здесь же лежали замерзшие тела немецких солдат. Двое красноармейцев копошились внутри подбитой самоходки «Мардер-3». Нас удивило массивное длинноствольное орудие, торчавшее из рубки на корме, хотя сама установка была небольшая, на базе легкого чешского танка.

Тяжелая зенитка калибра 88 миллиметров застыла в снегу, валялись отстрелянные гильзы. Немцы использовали эти зенитки зачастую против наших танков, поражая «тридцатьчетверки» за полтора-два километра. Теперь вся эта немецкая техника была мертва, но хватало и наших подбитых танков.

Нам приказали занять траншею, сплошь избитую снарядами. Из нее выбирались бойцы, освобождая нам место. Покрытые копотью, обмороженные лица, прожженные шинели, обледенелые валенки. Здесь занимал оборону один из батальонов стрелкового полка, а точнее – пытался продвинуться вперед. После двух дней упорных боев в батальоне, чью траншею мы заняли, осталось менее сотни красноармейцев. Большие потери понес и весь остальной полк.

Склоны пологой высоты были покрыты телами погибших. Их уже присыпал снег. Застыли две сгоревшие «тридцатьчетверки», еще один танк разнесло взрывом, башня валялась в стороне.

Ротный Олейников о чем-то разговаривал с комбатом. Они покурили, пожали друг другу руки и каждый пошел к себе. Вскоре капитан Олейников собрал взводных командиров. От них мы узнали, что эта пологая высота недалеко от линии железной дороги и есть место нашей будущей атаки, от которой зависело взятие станции.

Медленно опускались долгие январские сумерки. Заметно усилился мороз. Принесли ужин, гремели котелки. Аппетита не было совсем, но я заставил себя поесть. Знал, что на рассвете, перед атакой, еда не полезет. Кто-то просил водки. Нам коротко ответили:

– Водка завтра будет.

– Правильно, – усмехнулся танкист Федор Ютов. – С дурной головой легче на пулеметы бежать. Не так страшно.

Обошел взвод лейтенант Трегуб. Было заметно, что он нервничает. Остановившись возле меня, спросил:

– Отделение боеприпасы получило?

– Получило. И гранаты тоже, правда, маловато.

Взводный рассеянно кивнул. Возможно, он и не услышал меня, думая о своем.

Так пел когда-то наш незабвенный поэт Владимир Высоцкий. Он каждым своим обнаженным нервом ощущал страшные минуты той войны, особенно самые долгие и напряженные минуты перед атакой, которая для многих станет последней.

На рассвете, как и обещали, наливали водку. По половине объемистой кружки, а кому и побольше. Полез было к старшине за своей порцией и Зиновий Оськин, но я придержал его за рукав шинели:

– Куда? На тот свет торопишься? Трезвыми воевать будем.

Еще с вечера мы с Федором Ютовым, Валентином Дейнекой и Петром Кузовлевым договорились не пить ни грамма. Замполит Аркадий Раскин, весь какой-то потерянный, молча с нами согласился. Он был словно не в себе, и Ютов, старший из нас по возрасту, оглядев его, покачал головой:

– Ты чего расклеился, Аркадий? Возьми себя в руки.

– А, а… все равно, – отмахнулся Раскин. – Я бы выпил. Ноги что-то не двигаются.

– Ничего, побежишь. Раньше времени подыхать – последнее дело.

Ютов, Дейнека, Кузовлев и часть бойцов наших отделений сняли с себя шинели и туго перепоясали короткие телогрейки. Вставляли в гранаты запалы, проверяли крепление штыков. Глядя на нас, снял шинель и Зиновий Оськин.

– Правильно, – одобрил я. – Ловчее бежать будет.

Аркадий Раскин остался в шинели.

– Холодно, – пожаловался он, втянув голову в воротник.

– Будет жарко, – подмигнул ему Федор Ютов.

Танкист раздобыл где-то «наган» и проворачивал барабан, вытряхивая на ладонь патроны.

– Одолжили хорошие люди, – снова заполняя барабан, пояснил он. – Нужная штука в ближнем бою.

У меня, кроме винтовки со штыком и двух гранат РГД-33, ничего не было. Хватит и этого… если добегу.

Мимо меня, пошатываясь, прошел один из бойцов.

– Ну, скоро там? – непонятно к кому обращался он.

А сновавший вдоль траншеи лейтенант Трегуб в очередной раз напоминал:

– Только вперед! Позади заградотряд. Кто струсит, на свои же пули нарвется.

– С нами побежишь? – спросил его хорошо подвыпивший штрафник.

– С вами, с вами…

Леонид Трегуб держал в руках автомат и тревожно оглядывался по сторонам. Направился было к расчету «максима», который готовился прикрыть нас во время атаки, но не успел. Шипя, взвилась зеленая ракета, следом вторая.

– В атаку! Вперед!

Взбираясь на бруствер, я подумал, что зря запускают ракеты. Фрицев, что ли, предупредить хотят? Так их наша пьяная рота не испугает. Судя по всему, они до конца решили в кольце драться. Ладно, посмотрим…

Я не просто бежал, а вел отделение таких же штрафников, как я. Позади открыла огонь батарея легких полковых пушек, поддерживая роту. Хоть какая-то подмога. А там «максимы» заработают, их три штуки выделили. Рядом со мной бежал Федор Ютов. Ему тоже предлагали возглавить отделение, но он отмахнулся:

– Я – танкист. Пехотой командовать не умею.

Позади меня путался в своей длинной шинели Аркадий Раскин. Винтовку он держал как-то несуразно, едва не чиркая штыком снег.

– Стреляйте, сволочи, – крикнул он в сторону немецких траншей, – Чего ждете?

Я догадывался, чего ждут немцы. У них всегда хватало патронов, но за время боев в окружении они наверняка испытывали сейчас нехватку боеприпасов. Подпустят поближе и смахнут сразу из нескольких пулеметов всю нашу братию. Одни МГ-42 чего стоят! Двадцать пуль в секунду – не зря этот пулемет «гитлеровской пилой» окрестили.