Второй номер расчета, подавая ленту, без конца высовывал голову. Я показал цель Федору Ютову и одному из бойцов своего отделения:

– Попробуем их достать, пока они суетятся.

Три выстрела прозвучали негромким трескучим залпом, но это уже был прицельный огонь. Одна из пуль лязгнула о массивную каску второго номера, он исчез в окопе. Я передернул затвор и взял на мушку пулеметчика. Мы выстрелили одновременно с Никитой Кузовлевым. Промахнулись. Окоп защищала тяжелая шпала, куда угодили обе пули.

Промах едва не стоил нам жизни, очередь ударила по брустверу. Сплющенная о мерзлую землю пуля, вращаясь, как пропеллер, прошла на ладонь от моей каски. Еще одна пуля, разрывная, ощутимо хлестнув по телогрейке своими мелкими осколками, обожгла шею.

Пулеметчика достал Никита Кузовлев, оказавшийся метким стрелком. Какую-то активность в окопе боевого охранения проявлял уцелевший автоматчик. Он посылал очереди, не высовывая головы, но, укрываясь за башней подбитого танка, сверху вниз стреляли сразу двое бойцов. Они угодили в каску автоматчика, и наступила неожиданная тишина.

Она длилась считаные секунды. Пулемет из траншеи сбросил трассой одного из стрелков, а за нашими спинами снова прозвучала хриплая команда:

– Все в атаку! Вперед!

Это надрывался лейтенант Трегуб, которого, видимо, подстегнул капитан Олейников.

По существу, бой только начался. До этого мы, применяя обычную тактику тупых лобовых атак, бежали на пулеметы, теряя на каждом шагу людей. В роте было четыреста человек. Мало какой полк после изнурительных боев с окруженным противником имел в строю четыре сотни активных штыков. В батальоне, который мы сменили, насчитывалось не более трех десятков людей в каждой из стрелковых рот.

Я так и не понял, насколько продуманным был расчет, что мы захватим высоту. Возможно, командир дивизии бросил в костер очередную охапку дров (никудышных штрафных солдат), чтобы показать свою активность.

Здесь уже провел неудачную атаку стрелковый полк, оставив в снегу не меньше полутора сотен мертвых тел, не считая раненых, которые сумели уползти. А полк был далеко не полного состава, уже потрепанный в боях. Снова атаковать, кроме штрафников, было некому.

У нас не оставалось другого выхода, и мы бежали вперед, не надеясь, что выживем. Но получилось так, что, заплатив гибелью многих, рота сумела оседлать выгодные для дальнейшего боя позиции. Это был уже не голый заснеженный склон, где нас расстреливали, как в тире, а подходы к станции.

То в одном, то в другом месте виднелись обгоревшие фундаменты домов, до которых еще надо было добраться. Тянулась извилистая ложбина, торчали обломки деревьев. Земля была густо изрыта воронками, окопами, в полузасыпанных капонирах находились разбитые пушки.

Это были укрытия, удобные места, за которые мы могли зацепиться. Не бежать толпой, а наступать перебежками, переползать от бугра к воронке, вести огонь из старых окопов.

Кроме того, придя в себя после атаки, мы сумели разжиться у погибших бойцов стрелкового полка кое-каким оружием: двумя пулеметами Дегтярева, автоматами ППШ, гранатами, и даже обнаружили противотанковое ружье. Мы разжимали окостеневшие пальцы (может, ломали их), забирая так необходимые в ближнем бою автоматы, «наганы» и пистолеты. Выгребали из подсумков патроны, а из карманов – махорку в кисетах.

– Ребята нас простят, – крестился Зиновий, рассовывая винтовочные обоймы, гранаты и затвердевшую в окровавленном кисете махорку.

Немцы продолжали вести огонь, но теперь мы имели возможность отвечать на него, патронов хватало. Оседлали еще один подбитый танк – удобная бронированная точка для стрельбы. Когда отвечаешь на вражеский огонь, страх отступает. Из каждого укрытия стучали выстрелы, раздавались очереди. Кто-то не целился, посылая пули «на авось», но опытные бойцы ловили цель, и у немцев появились новые потери.

Пошел снег, и это подняло настроение. Крупные хлопья опускались с сумеречного неба, стало вроде теплее. В орудийном капонире, пристроившись на снарядных ящиках и станинах разбитой гаубицы, мы торопливо совещались, намечая дальнейшие действия.

Вместо погибших жизнь выдвигала новых командиров. И даже «пахан» Самараев сидел среди нас, порой вставляя дельные предложения. Он тоже хотел выжить, был решителен, и его беспрекословно слушались уголовники. Он даже сделал совсем неожиданный для меня жест – протянул пистолет ТТ, подобранный у одного из погибших командиров стрелкового полка.

– Возьми. Ты комбат, тебе пистолет положен.

– Не жалко?

– У меня винтарь, и еще штык-кинжал немецкий. Я им неплохо владею. Лучше, чем «наганом».

– Самарай у нас такой, – хохотнул затесавшийся среди командиров уголовник Шмон.

Поймав мой взгляд, Самараев коротко приказал приятелю:

– Ты, Шмон, к братве иди. Политбеседу проведи, что бежать некуда. Кто зассыт, церемониться не будем.

– Ясно, – вскочил широкоплечий уголовник, сумевший добыть себе автомат ППШ.

Я хотел передать автомат кому-то из более опытных бойцов, но понял, что Шмон считает его своим трофеем. Заводить свару в эти трудные минуты я не захотел, и, наверное, правильно. Потому что в наш капонир свалился облепленный снегом лейтенант Трегуб и, направив на меня свой ППШ, спросил, не сдерживая злости:

– Совещание устроили? Или посиделки? А ну, марш вперед.

За спиной лейтенанта стояли два автоматчика из приближенных к нему сержантов. Лейтенант и оба сержанта добрались сюда с трудом. Полушубок взводного был изорван осколками, а один из сержантов зажимал рану на предплечье, из рукава капала кровь.

Нетрудно было предсказать нашу дальнейшую судьбу. Мы снова побежим в лобовую атаку, и на этих двухстах метрах немцы добьют роту.

– Мы готовимся к броску, – попытался объяснить я сложившуюся ситуацию. – Если попрем напролом, получится мясорубка. Будем наступать перебежками, четырьмя группами. Возглавят их Федор Ютов, Валентин Дейнека, сержант из второго взвода и я.

– А Самарай кем командовать будет? – понижая голос до шепота, уставился на меня лейтенант.

– Боец Самараев побежит с моей группой.

В этот момент ударили немецкие минометы. Взрывы поднимали фонтаны снега, взрываясь на поверхности мерзлой земли. Осколки, шипя, проносились над головой, звякали о щит и ствол перекошенной гаубицы. Все невольно бросились на утоптанный снег. Каждый отчетливо понимал: если 80-миллиметровая мина влетит в капонир, мало кто из нас уцелеет.

Но и лезть наверх было слишком рискованно. Мины взрываются, едва коснувшись земли, и осколки косят даже траву под снегом. Хоть лежи, хоть беги, но они достанут тебя. Остальное довершат пулеметы.

– Мы вперед вырвались, – сворачивая цигарку, рассуждал Ютов. – Вот фрицы и торопятся нас прикончить. Но вряд ли у них мин в достатке. Почти два месяца в окружении дерутся, а запасы не бездонные.