– Беспокойся дома, – отрезает он. Я никогда не слышала тона, в котором настолько ясно слышится: «разговор окончен».

Намек я понимаю, невнятно прощаюсь, несусь со всех ног через дорогу и в лес. Я недооценивала Райана и сочувствую Малкольму, которому приходится изо дня в день отвечать на вопросы офицера Макналти.

Мои кроссовки намокают от утренней росы, когда слой листьев на земле становится толще. Дискомфорт усиливает мое раздражение. Неудивительно, что его дети настолько ожесточены, чтобы пять лет держать зло за неприятный разрыв отношений. Я понимаю, что не знаю всей истории, и может, Деклан отвратительно обошелся с Лиз. Но ей не следовало втягивать в это Малкольма, а Кайл вообще не должен совать нос в это дело. Он явно не из тех, кто умеет отпустить ситуацию. Вероятно, он ненавидел бы и Лейси, если б она до сих пор была жива, потому что она была девушкой, которой Деклан отдал предпочтение перед его сестрой. И Брук за то, что порвала с ним, и…

Меня вдруг осеняет. Я замедляю шаги, кровь стремительно приливает к голове, что я хватаюсь за ближайшую ветку, чтобы устоять на ногах. До этого самого мгновения мне ни разу не приходило в голову, что единственный человек в Эхо-Ридже, имеющий зуб на всех, связанных со смертью Лейси и исчезновением Брук, это Кайл Макналти.

Но это бессмысленно. Кайлу было всего двенадцать, когда погибла Лейси. И у него железное алиби на вечер исчезновения Брук: он был за пределами города вместе с Лиз.

С сестрой, которую Деклан бросил ради Лейси.

Сердце сжимается у меня в груди, когда я начинаю выстраивать цепочку. Я всегда считала, что Лейси погибла из-за чьей-то ревности. Просто я никогда не думала, что этим человеком может быть Лиз Макналти. Деклан расстался с Лиз, и Лейси погибла. Пять лет спустя Брук порывает с Кайлом, который дружит с Кэтрин, и… Боже. Что, если они объединились, чтобы разобраться с общей проблемой?

Едва поняв, что я уже на заднем дворе бабулиного дома, я трясущимися руками выхватываю из кармана телефон. Вчера, после разоблачения с фотографией в его доме, Райан дал мне свой номер. Мне нужно позвонить ему, немедленно. Затем я замечаю какое-то движение и вижу бегущую ко мне бабулю – в клетчатом банном халате и тапочках, с растрепанными седыми волосами.

– Привет, бабуля… – начинаю я, но она не дает мне закончить.

– Что, бога ради, ты здесь делаешь? – кричит она с искаженным от страха лицом. – Твоя постель не тронута! Твой брат понятия не имеет, где ты! Я думала, ты пропала.

На последнем слове ее голос прерывается, и я чувствую себя виноватой. Я даже не предполагала, что она может проснуться и обнаружить, что меня нет – и как она это воспримет.

Она вдруг обнимает меня – впервые за все время. Очень крепко, даже до боли.

– Прости, – с трудом выдавливаю я. Дышать трудновато.

– О чем ты думала? Как ты могла? Я уже собиралась звонить в полицию!

– Бабуля, я не могу… ты меня раздавишь.

Она убирает руки, и мне еле удается удержаться на ногах.

– Никогда больше так не делай. Я до смерти перепугалась. Особенно… – Она сглатывает. – Особенно теперь.

У меня покалывает затылок.

– Почему теперь?

– Идем в дом.

Она поворачивается и ждет, что я за ней пойду, но я не могу сдвинуться с места. Впервые за все время утренней прогулки я ощущаю, что руки у меня онемели от холода. Я натягиваю на ладони рукава свитера и обхватываю себя руками.

– Просто скажи мне сейчас. Пожалуйста.

Вокруг бабулиных глаз красные круги.

– Прошел слух, что в лесу рядом с канадской границей полиция нашла тело. И что это Брук.

Малкольм

Понедельник, 7 октября

Предполагается, что мы все равно должны ходить в школу.

– Ты ничего не можешь сделать, – без конца повторяет утром в понедельник мама. На кухонный остров она ставит передо мной миску, переполненную колечками «Черио», хотя я никогда не ем сухие завтраки. – Насчет Брук еще ничего не подтверждено. Мы должны надеяться на лучшее и вести себя, как обычно.

Ее слова, возможно, прозвучали бы убедительнее, если бы одновременно она не налила мне в «Черио» кофе. Мама этого даже не замечает, и, когда отворачивается, я хватаю с острова молоко и доливаю в миску. Приходилось есть гадость и похуже. Кроме того, я только час назад вернулся от офицера Родригеса и уже не пытался уснуть. Доза кофеина мне не помешает.

– Я не иду, – безжизненно заявляет Кэтрин.

Мама нервно смотрит на нее. Питера нет, уже уехал на работу, а мама никогда не умела противостоять Кэтрин.

– Твой отец…

– Понял бы, – тем же монотонным голосом заканчивает предложение Кэтрин. – Она в толстовке и спортивных штанах, которые были на ней минувшей ночью, спутанные волосы собраны в низкий хвост. Перед ней стоит тарелка клубники, и Кэтрин режет одну ягоду на все меньшие и меньшие кусочки, ничего не кладя в рот. – Мне плохо. Меня вырвало сегодня утром.

– Что ж, ладно, если тебе плохо. – Мама с облегчением встречает эту отговорку и с большей уверенностью поворачивается ко мне. – Тебе все равно нужно пойти.

– Да я иду.

Я хорошо чувствую себя везде, где нет Кэтрин. Если бы она не притворилась больной, притворился бы я. Не может быть и речи о том, чтобы я сел сегодня утром с ней в одну машину. Особенно в ее машину. Я все больше и больше осознаю, что если Кэтрин виновна в том, в чем мы ее подозреваем, то она вполне могла сбить мистера Баумена и оставить его умирать на улице. И это только начало. Я крепче сжимаю ложку, наблюдая, как Кэтрин начинает методично разрезать вторую ягоду, и я еле сдерживаюсь, чтобы не протянуть руку и не размять содержимое ее тарелки в кашу.

Ожидание – сущий кошмар. Особенно когда ты знаешь, что любой ответ вызовет у тебя неприязнь.

Мама прижимает ладонь к халату.

– Если вам ничего не нужно, я пойду в душ.

– Можно взять твою машину? – спрашиваю я.

Она рассеянно улыбается, поднимаясь по лестнице.

– Да, конечно.

И затем она уходит, оставив нас с Кэтрин наедине в кухне. Стоит полная тишина, кроме звяканья моей ложки о миску и громкого тиканья настенных часов.

Я не могу продержаться и пяти минут.

– Я пойду пораньше, – говорю я, вставая и выбрасывая в мусорное ведро оставшуюся половину колечек с кофе.

Когда я поворачиваюсь, Кэтрин пристально разглядывает меня, и я немею от холодной пустоты ее глаз.

– А ты не хочешь прогуляться до школы пешком? – спрашивает она. – Ты же любишь ходить пешком, разве нет?

Черт. Она знает, что я следил за ней этой ночью. На обратном пути я слишком близко подобрался к ней.