– Которые к тому же могут погибнуть все сразу, как это случилось в походе Константина Гонгилы на Крит, – добавил Мистина.

Протоспафарий Каллиник бросил на него недовольный взгляд: это-то росы откуда знают?

Послы и даже женщины перестали улыбаться, оживление поугасло.

– Также я говорила василевсу о желании моего сына и его людей пойти на каганат и просила добиться для нас поддержки Алании. Об этом он разве ничего не повелел передать?

– Но зачем вам стремиться к новой жестокой войне? Разве хазары совершают набеги на ваши земли, как сарацины – на наши?

– Ромеи стремятся расширять свои пределы во все стороны света: от Ефрата до Южной Италии. Русы же от рождения воинственный народ, и это в их природе.

– Василевсы ромеев сражаются с безбожными агарянами за дело Христа. Твой сын и его люди не могут сказать о себе такого. Те, кто придет в наши схолы, вернее будут спасены. А мы за это дадим тебе воинов Иисуса, что, вооружившись словом Божьим и истиной Христовой, неустанную войну поведут за души вашего народа. Не лучше ли это будет, чем поощрять язычников проливать кровь других язычников?

– А если они будут делать это в ваших схолах, то это же совсем другое дело?

– Вижу, ты понимаешь нас, – кивнул Каллиник.

– Не просто так тебе во крещении наречено имя равноапостольной святой Елены, – напомнил Вонифатий. – В сем Промысел Божий. Она нашла для христиан Крест Господень, а ты принесешь на землю твою духовный крест. И как знать, может, и ты будешь прославлена Господом? Поражение или победа, жизнь или смерть – все это в воле Божьей. И тем, кто всякий миг может покончить жизнь, важнее позаботиться о спасении и избавлении от вечной муки. Ты, архонтисса, как мать своего народа, должна даровать людям путь к спасению. В этом твой долг перед Господом, раз уж ты приняла на себя святой крест. В том спасение и твоей души, рожденной во Христе. Нет для тебя отныне дела важнее, чем дело Христа и святой церкви. Василевс, как добрый отец всем народам, призванный руководить мировым кораблем, предлагает тебе отеческую помощь. Это ведь то, чего ты желала.

«Я желала не только этого», – мысленно ответила Эльга, но не решилась вслух подтвердить, что ее можно причислить к тем жадным варварам, которым что ни дай – все мало.

– И тем, кто вступит в этот договор, – Каллиник многообещающе оглядел послов и улыбнулся княгиням, – в день прощального приема будут поднесены царственные одежды, изготовленные в гинекеях дворца для избранных, возлюбленных детей василевса нашего Константина.

Княгини вытаращили глаза; взоры их вспыхнули. Царские одежды! Те, что расшиты золотом и самоцветами так плотно, что кажутся сплошь золотыми!

– А что про пошлины хорошего скажешь? – осведомился Краян Смолянин.

– И чтобы побольше паволок вывозить дозволили, не заходило у вас разговору? – добавил Негован из Переяславля.

– Возможно, – Каллиник значительно поднял палец, искусно подчеркивая голосом промежуточный смысл этого слова, содержащего и необязательность, и допустимость, – возможно, те, кто поддержит предложенный уговор, будет освобожден от пошлин и получит право закупать крашеных шелков не на пятьдесят, а на сто номисм.

Эльга бросила взгляд на Мистину; он тоже при этом посмотрел на нее, и в мыслях ее прозвучало: «Двадцать две тысячи номисм в год!»

– Невыгодно с вами дружить, – Эльга с сожалением посмотрела на посланцев Константина, – друзьям вы крохи со стола бросаете, а врагов золотом осыпаете. Но дело не в этом. Я не продаю ноги от живой коровы и не покупаю шею от лошади без самой лошади. Будет так: мы заключаем союз с василевсом, в котором мы обеспечиваем безопасность его северных фем и поставляем воинов. Для начала тысячу, а дальше по мере вашей надобности и нашей возможности. Пропускаем и защищаем ваших василиков, что будут искать нужных людей по всем нашим землям – до моря Варяжского. Взамен же василевс обеспечивает нашим землям неприкосновенность от печенегов и вручает залог – тот, о котором он знает, ибо слышал от меня лично. Только тогда мы сможем дать согласие сражаться на его войне, которая нужна ему, а не на своей, которая принесет выгоду нам. О войне же с каганатом, для чего нам требуется содействие аланов, мы сможем поговорить позже.

– Мы могли бы дать людей, – сказал Хранислав. – Нам печенегов бояться не приходится.

– И мы могли бы, пожалуй, – поддержал его Краян.

– Мы без уговора насчет печенегов ни отрока не дадим, – отрезал Претибор Черниговец, для которого угроза от кочевников была не пустым звуком.

– Пусть ваши люди приедут через несколько дней, и мы дадим окончательный ответ: кто из русских архонтов поддержит предложенный договор! – поспешно сказал Мистина, видя по лицам послов, что горячий спор может разгореться прямо сейчас, на глазах у греков.

Эльга бросила на него благодарный взгляд и встала, давая понять, что прием окончен.

* * *

Оставив послов спорить в триклинии – брать у греков деньги на церковь или не брать, – Эльга пошла на «верхнюю крышу». «Если Константин, имея пять взрослых дочерей, ни одну не пожелает нам отдать, – думала она по пути, – то все эти разговоры про духовный союз лысой белки не стоят. Тысячи лет ведется: вступая с кем-то в брачные связи, мы признаем другую сторону такими же людьми. Как в те поры, когда роды раз в год, на Купалии, выходили из своих лесов к реке, как к меже, там обменивались невестами и вновь расходились. И «тот свет» каждый видел на той стороне. Бывает, отдают невесту и тем, кого за людей не считают… будто в лес к медведям… но только по очень большой нужде. А такой край у греков не пришел: все эти двадцать лет они сарацинов теснят, хоть и не без провалов. Если невесту не дадут, значит, им все равно: живы мы там у себя «на крайних северных пределах», нет ли… И пока не станут с нами одной семьей не только духовно, но и телесно, верить им нельзя».

Внизу остался Мистина: следить, чтобы послы не подрались. Каждый из «архонтов» имел право сам принимать решение, касающееся его земли; правда, серьезная ссора с киевским князем грозила лишить возможности сноситься с греками и полностью обесценивала такую дружбу. Но ведь одеяния царственные уже будут получены!

За эти месяцы Эльга привыкла сидеть на «верхней крыше» в тени, глядя на зелень сада и оливковые рощи вокруг палатиона. Гранатовые деревья, усыпанные ярко-красными крупными плодами, были так хороши, что она не могла налюбоваться. Рабыни поместья уже собирали с ветвей золотые лимоны. Здесь, среди гранатов, сики, винограда, яблок, груш и прочего, так легко рисовался мечтам райский сад, где сам воздух напоен красотой и сладостью…

Едва усевшись на скамью с подушками, Эльга увидела в двери с лестницы еще одного человека.

– Не могу слушать, как полуслепые со слепыми спорят, где есть свет истинный, – вздохнул отец Ригор, когда Эльга знаком предложила ему присесть. – Иисус говорил: «Не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться»[41]. Значит сие, что обещанное нам выше человеческого.