Он выпил чашку кофе, бегло просматривая написанное. Все было не то, но в качестве черновика годилось. Он ведь так и собирался поступить: сначала обобщить материал, разложить все по полочкам, а уж потом заняться красотами стиля. В конце концов, если не случится ничего экстраординарного, можно будет позвонить Татьяне. Этим он, конечно, подвергнет ее определенной опасности, но зато успех обеспечен, а журналисту частенько приходится сталкиваться с опасностями, не получая взамен ничего, кроме нагоняя от начальства и краткой резолюции: «Не пойдет», начертанной трясущейся рукой шефа поперек текста. А Татьяне успех просто необходим, как и всякому живому человеку. Она давно мечтает перейти на телевидение, а после такой публикации ее сразу заметят. Обязаны заметить, черт подери!

Андрей отставил пустую чашку и закурил. Взгляд его рассеянно скользнул по машинке с заправленным в нее наполовину исписанным листом и, как намагниченный, приклеился к черной загогулине пистолета, вызывающе лежавшей поверх бумаг. Чертова штуковина отвлекала его, все время мозоля глаза и напоминая о том, о чем хотелось поскорее забыть. Кроме того, это было смешно… Да нет, черт подери, это было просто неприлично! Взрослый мужчина сидел у себя дома, на двенадцатом этаже, за запертой на два патентованных западногерманских полицейских замка дверью и трясся от страха, имея под рукой заряженный пистолет.

И не какой-нибудь пистолет, а тяжелый «ТТ», из которого, по словам простуженного небритого типа, прежде владевшего пистолетом, можно было запросто прострелить бронежилет.

«Ну, это уж дудки, — подумал Андрей. — Кто это тут трясется от страха? Никто здесь не трясется. Просто нашего брата-журналиста иногда подводит привычка образно выражаться. Раз человек заперся дома с пистолетом и ждет, когда его придут убивать, значит, он трясется от страха. А я вот не трясусь, потому что никто не собирается меня убивать. Угрозы угрозами, а не такая важная птица журналист Кареев, чтобы устраивать на него охоту. И вообще, вполне возможно, что Вареного уже арестовали. Или он собрал вещички и дал деру в какую-нибудь Америку, не дожидаясь ареста. Бедная Америка! Поделом ей, однако. Не нужно было выигрывать у нас холодную войну.»

Тем не менее, пистолет настойчиво лез на глаза, опровергая все его умопостроения простым фактом своего существования, и Андрей сердито накрыл его листом использованной, полупрозрачной копирки. Так было гораздо лучше, и он продолжил работу.

Теперь первый азарт схлынул, дело пошло медленнее, но гораздо ровнее. Статья росла, как стена — слово к слову, кирпич к кирпичу. Этот труд был ничуть не легче, чем труд каменщика, но Андрей любил свою работу во всех видах: и когда она неслась вскачь, и когда плелась заезженной клячей, и когда, вот как сейчас, напоминала тяжеленный воз, который нужно было, сцепив зубы, тащить в гору.

За треском машинки он ничего не услышал и даже не обратил внимания на сквозняк, которым вдруг потянуло по ногам. Он так увлекся, что пришел в себя только после того, как за спиной у него скрипнула половица.

Он насторожился, продолжая колотить по клавишам, весь превратившись в слух.

Он барабанил по клавишам машинки, совершенно не заботясь о том, что печатает: нужно было, чтобы машинка продолжала стрекотать, как ни в чем не бывало. Он даже успел удивиться своей неизвестно откуда взявшейся хитрости: видимо, дед, прошедший весь путь от Москвы до Берлина в полковой разведке, сумел что-то передать внуку — если не на словах или личном примере, то, по крайней мере, в хитросплетениях генов и хромосом.

Половица скрипнула снова, на этот раз гораздо ближе. Андрей снял правую руку с клавиш и задумчиво почесал за ухом.

— Так, что тут у нас? — вслух спросил он и опустил руку на стол рядом с листком старой, потертой копирки.

Голос прозвучал фальшиво и ненатурально, но это уже не имело ровным счетом никакого значения: рука стремительно метнулась вперед, копирка испуганной черной птицей шарахнулась в сторону и, шурша, опустилась на пол. Пальцы Кареева сомкнулись на холодной рубчатой рукояти, он вскочил, опрокинув стул, резко обернулся и, не раздумывая и не испытывая ничего, кроме огромного облегчения, выпалил по стоявшей в двух шагах у него за спиной человеческой фигуре, целясь в живот.

В прихожей на Муху вдруг навалился страх. Тот Страх, что он испытывал, стоя в темном кабинете Снеговой и слушая, как стучат по паркету ее приближающиеся шаги, не шел ни в какое сравнение с теперешним леденящим ужасом, от которого хотелось завыть волком, расцарапать ногтями лицо и опрометью броситься вон — хоть в двери, хоть в окно, хоть в канализацию. Это был даже не страх, а какое-то сосущее, выматывающее нервы и выворачивающее наизнанку предчувствие смерти. Каким-то образом Муха должен был умереть в ближайшие часы, а может быть, и минуты. И в данный момент он почему-то очень этого не хотел.

Он немного постоял неподвижно, пытаясь успокоиться, дыша глубоко и медленно, как учил когда-то в незапамятные времена инструктор. Да, инструктор… Надо же, где привелось встретиться! Не сидится ему на пенсии.

Грехи замаливает… Вот бы кого Вареному в киллеры! Да, инструктор, знал бы ты, до чего докатился твой бывший курсант! Что бы, интересно, ты стал делать? Настучал бы в ментовку или просто свернул шею?

С капитана Забродова его мысли почему-то перескочили на Кабана с его «пацанами», которые остались в тепле и безопасности прокуренного автомобильного салона. Глупое чувство сопричастности, которое он испытал, пожимая клешни этих мордоворотов, мгновенно испарилось. Ни о какой сопричастности не могло быть и речи. Соучастие — это да, это сколько угодно.

«А вот интересно, — вдруг подумал он, — что, если Кабан пошел посмотреть, как у меня получается по стенкам лазать? Или послал кого-нибудь, а? Это же будет чистый цирк с заключительным салютом из четырех стволов. Если он это сделал — а он наверняка так и поступил, — то они уже ищут меня по всему микрорайону с полными штанами. А я — вот он, и тоже, между прочим, с полными штанами. Однако, что же это я, так и буду здесь стоять?»

Он обнаружил, что его отпустило. Чем бы ни был вызван этот внутренний апокалипсис, он уже миновал, развеялся, как табачный дым, которым со страшной силой тянуло из открытой двери комнаты.

Он повернул голову и вздрогнул — рядом с ним в полутемной прихожей кто-то стоял. В следующее мгновение он понял, что это зеркало, и чуть не рассмеялся и над своим испугом, и над тем, какой нелепый, оказывается, у него был вид. Только теперь он заметил, что во время своего припадка не только вытащил из-под куртки фомку, но и успел взять в другую руку пистолет.

Он повертел пистолет в руке, прикидывая, куда бы его затолкать, и решил, что сойдет и так — все равно оружие стояло на предохранителе. В случае чего, под угрозой ствола можно будет заставить клиента стоять и не рыпаться. Можно даже развернуть его мордой к стенке, чтобы не смотреть в лицо, когда… ну, в общем, когда придет время.

Наконец Муха заставил себя сдвинуться с места и бесшумно, как капля по стеклу, заскользил вперед.