– Вот и хорошо, – одобрила Наташа. – Далеко?

– На Урицкого, – виновато сообщил Митя и добавил со всей решительностью: – На такси недолго.

Особенно сейчас, в самый час пик, подумала Наташа. Ладно, значит, судьба.

– Наши люди в булочную и так далее, – сообщила она. – Давай ко мне, тут пять минут. И без всякого такси, пехом.

Идти было не пять минут, конечно, но не больше пятнадцати. Митя не терял обаяния даже на ходу: пытался не обгонять и не отставать, поглядывал, помалкивал и застенчиво улыбался. Наташа тоже помалкивала, вопреки обычной болтливости, особенно безостановочной в минуты волнения. В начале похода она, указав на спрятанный под курткой Мити нарост, едва не брякнула: «Это цветок или ты так рад меня видеть?», но решила не смущать мужичка. Митя и без того выглядел смущенным по самое не могу, да пока и не заслужил вроде ни насмешек, ни даже невинных шуточек. А от жеста он увернулся с улыбкой, но решительно, показав, что ничто не заставит его разделить груз со спутницей.

Поначалу-то все они джентльмены, напомнила себе Наташа, но всё равно ей было приятно. И совсем не стыдно, что вот она ведет домой мужика, которого видит впервые в жизни, не блестящего и не состоятельного, ведет для использования в самых предосудительных с точки зрения общественной морали целях, использования интенсивного, но, скорее всего, разового, так ругайте же меня, позорьте и трезвоньте – ан некому. Пусты были лавочки во дворе, у подъезда, и сам подъезд был пуст. Вот и славно.

Нарост вправду оказался цветком – кустиком декоративной розы в небольшом горшке. Митя вручил его Наташе в прихожей, едва вошел: аккуратно поставил дробно стукнувший пакет на пол, расстегнул куртку и протянул, сияя, горшок – как ребенок протягивает матери поделку, которую смастерил в детсаду. Как не долбанул его только по пути, и как грудь себе всю не расцарапал, колючий же куст, подумала Наташа, бросив снимать пальто – иначе этот балбес так и стоял бы с горшком в вытянутых руках. Горюшко ты инфантильное. Если расцарапал – мне, как честной девушке, придется спину ему симметрично, так сказать, подумала Наташа мельком, и сказала:

– Красота. У тебя свой стиль, я смотрю. Не топчись здесь, проходи сразу на кухню.

Она поставила неожиданно тяжелый, керамический, а не разовый пластмассовый, горшок рядом с пакетом, скинула пальто и повесила его на плечики в гардеробе, не дожидаясь помощи кавалера – понятно уж, что манерам тот не обучен, – отнесла розу в комнату и пристроила горшок на давно бездельничавшую узкую тумбу в углу за дверью. Потом в интернете посмотрим, что там с ними делать положено – может, и не помрет сразу, как помирали до сих пор все известные Наташе цветы, купленные вместе с горшком. Жалко будет: куст был реденьким, но уже усаженным несколькими тугими бутончиками, прижмурившими багряное нутро.

Митя ждал на кухне, как велено. Пакет он занести догадался, а разобрать его – нет. Просто поставил на стол и нерешительно сиял рядом старшим братиком принесенного розового куста. Даже одет был сопоставимо: под курткой, которую он догадался, слава богу, снять, у него оказалось плотное худи интересного цвета, серо-коричневого. Надо будет марку уточнить, Андрейке такую подарю, подумала Наташа мельком, и тут же отвлеклась на беглые размышления о том, нормально ли это – приходить на первое свидание не в костюме, а в толстовке и джинсиках, не говоря уж о строительных перчатках, которые Митя снял, похоже, только сейчас, судя по тому, что они торчали из кармана джинсов, – или все-таки неуважение. Решила считать нормальным: хорошие же вещи, всё приличнее ботинок будто из магазина спецодежды.

Митя явно приоделся – по его меркам, по крайней мере, и уж точно побрился и помылся. По́том от него не пахло, от него вообще практически ничем не пахло, в отличие, боимся, от некоторых тут еще. До сорока пяти главное проклятие полноты – не мужское пренебрежение, не проблемы с гардеробом и даже не убитые к вечеру колени и лодыжки, а повышенная потливость. Не у всех, говорят, а после сорока пяти уже плевать, ну да не будем на этом зацикливаться.

– Разгрузить-то, – начала было Наташа, но оборвала себя: – Ладно, я сама. Иди пока стол расставляй, потом бутылками займешься.

Проще было сесть на кухне, но так получался совсем походно-полевой вариант: перекусили и завалились. Надо сохранить немножко уважения к традициям, процедуре и самой себе.

Митя кивнул и пошел в комнату, неловко разминувшись с Наташей: замер, как школьник, и скользнул мимо, нарочито приподняв руки, типа не трогаю – не трогаю.

«Это он так и дальше в “не трогаю” играть намерен?», с интересом подумала Наташа, глядя ему вслед и соображая, что́ такое неприятное мелькнуло сейчас в памяти. Не вспомнила – и решила, что следом за бутылками надо бы запрячь дорогого гостя диван разложить, и пировать прямо на краешке ложа – как-то на это среагирует? Тем более, что там правда мужская рука нужна: пружину справа клинило, так что раскрывался диван с трудом. Но не расправляла его Наташа последний год не из-за этого. Просто не хотелось. Простыни-то не всегда хотелось убирать – ладно хоть сегодня не поленилась, в видах возможного свидания. То есть я с самого начала намеревалась мужика привести? Отчаянная домохозяйка, что говорить.

Ладно, посмотрим дары отчаянного домогостя, пока мало чем подтверждающего свою, так сказать, домогаемость, не говоря уж о домогучести. Спасибо хоть за дамоугодливость, вон как с гостинцем расстарался. Ох, куда столько-то…

Гостинец был скомплектован богато, но бестолково: дорогие сыры лежали вперемешку с пальмовым джанком, мясные и рыбные нарезки тоже отбирались как будто вслепую, выхватываясь через раз из нормального и бомжарного отсеков. По-хорошему, половину следовало немедленно выкинуть, но Наташа постеснялась, просто убрала несъедобную часть в холодильник, а по блюдам разложила более-менее пристойную. Получилось вполне достаточно для двоих, даже собственных запасов добавлять не пришлось – кроме зелени и овощей, конечно. Про них Митя забыл или просто был не в курсе, что их тоже едят и закупают. Точно несемейный. Спасибо хоть майонезом продуктовый набор не украсил.

Вино оказалось совсем дрянным, полусладкая столовая дешевка отечественного разлива, белая и розовая. Жемчужиной винной коллекции выступала, видимо, бормотуха в пафосной пузатой бутыли, беззастенчиво названная коньяком. Пробка у нее была винтовой и явно открывавшейся минимум разок.

Ох же ты бедолага, подумала Наташа, лизнул для храбрости по пути, что ли. Но мы люди не такие храбрые и не настолько вежливые, травиться даже ради приличия не будем, решила она, отставила бутылки за плиту, к