семьей — обо всем нужно помнить. Полоска кольца тускло светилась на пальце. Чужая такая. Внезапная. Он провел пальцем по гладкому золоту. Кольцо нагрелось от его тела, стало теплым. Хотел Дине такое надеть — не вышло. Ей надел, только ей. Потому что она права, и так нужно.

Когда эти кольца покупал, конечно, ее вспомнил. Все второпях, в последний момент. Зато Лене это было нужно. Он вспомнил, как покупал конфеты, входил в дом и волновался, когда лез за кольцами. Как будто она бы отказала… Кто знает, может, и отказала бы. Она прямо говорила, что о дочери теперь больше думает, чем о нем.

Она его любит.

Видно, что любит. И ему без них — что-то не так, уже что-то не правильно, не хватает чего-то, когда их дома нет. Привык о них думать, о них заботиться, их любить. Они его грели. Это его гавань.

Лена в нем нуждается. Но больше того — дочь.

Как Дина когда-то. Мягкая, ранимая, нежная — обреченная, если не беречь.

Он вспоминал глаза дочери. Пальцы крепко сжались на фильтре — сплющили. Мысли о дочери его топили, как сливочное масло. Воспоминания о ее глазах. Он такое странное чувство начал испытывать, что перед ним все другое меркло. В первый раз — когда Аня родилась. Но с тех пор, как они снова увиделись, это чувство крепло с каждым днем. Если ради нее не попробовать, ради чего жить вообще? Зачем? Зачем-то он вспомнил, как отходил после последней стычки с Шелеховым, блевал, и было ощущение, что выблевывает внутренности, так плохо было.

Период после тюрьмы казался черным и мрачным. Бессмысленным. Он как пустая безжизненная оболочка существовал, пил, улыбался, работал на Демьяна, но смысла в происходящем не было. Он его утратил… Андрей затянулся, обжигая пальцы, пытаясь припомнить — когда?

Не на мосту. Раньше. Когда понял, что раскрыт и до конца дней придется скрываться. Это их будущее с Диной перечеркнуло. Это и ничто другое, не мудак Кац, от которого можно было избавиться, если на то пошло…

Да, это все разрушило. Он оказался на дне.

Сейчас уже не так. Появилось ценное чувство смысла. Когда жизнь обретает понятные очертания, все меняется.

Она так радовалась, увидев штамп в паспорте.

Как маленькая.

Он улыбнулся, вспоминая ее объятия и нежные слова. Радость, что он принес конфеты. Она и есть маленькая, сколько ей — двадцать один? Так захотелось ее порадовать, еще посмотреть на это. Ей так досталось, что пустяки вызывали у нее бурю эмоций. Хотелось свозить ее на отдых, купить платье, хотелось, чтобы она забыла о том, что выпало на ее долю.

В успех он особо не верил.

Слишком жизнь потрепала, чтобы верить в хороший исход. Исаеву он не сказал, но все обдумал. Надо выманить его на встречу. Скорее всего, сам Богданов не придет, но пришлет своего человека. Неважно. Ему бы хоть зацепку — и он размотает клубок. Пусть Исаев требует встречу с братом. Микрофон, маячок — провернет тот же прием, когда сам встречался со снайпером. Отследит. Если удастся собрать информацию — хорошо. Получится захватить Артема Исаева — вообще удача.

И будь что будет, да… Будь что будет.

— Андрей, — на веранду вышла Лена. — Ты что так долго? Куришь?

Он кивнул, и обернулся.

Юная, такая красивая… Худая после болезни. В темноте кожа и волосы Лены слегка светились. Как в гостинице, в их первую ночь, когда она перед ним раскрылась и к себе приглашала. Она еще умела доверять — и доверяла так открыто и безгранично, как умеют только дети и влюбленные девушки.

Она ему себя вручила. Свою судьбу. И хотя он не просил этого дара, но принял.

— Вернись в дом, холодно, — пробормотал он непослушными губами.

Ради нее стоит рискнуть. Иначе зачем жить дальше, для чего?

Внутренняя готовность идти ва-банк не зная, что получишь в финале — награду, заключение или смерть, была горькой. Но одновременно давала чувство свободы, которое он не испытывал много лет.

Хотя планировал Андрей приступить к плану на следующий день, но отложил. Пришлось из-за Лены. Слишком слаба еще. И что, снова бросать одну, ночью, с Аней? В этот раз что-то его держало. Как будто предчувствие: не ходи, вдруг не вернешься. Пусть окрепнет, чтобы сама, если что справилась.

Или инстинкт просил остаться, еще немного с семьей побыть.

Посмотреть, как дочь играет. Как Лена — жена теперь, пусть по поддельным документам, но намерения были серьезные, хлопочет по хозяйству.

Посидит Исаев в погребе, ничего с ним не случится.

Лена старалась не замечать, что в погребе кто-то сидит, но готовить стала на троих взрослых.

Выждал неделю.

Даже лучше, что выждал. За это время лицо Исаева зажило и он стал похож на человека. На улице совсем похолодало, пришлось съездить в город за одеждой. Дочку померил рулеткой и купил осенний комбинезон — темно-розовый в белый горошек, ботинок купил две пары разных размеров, чтобы не возвращаться, если не подойдут. Лене — бежевое пальто, сапоги, ее размер угадать было проще. Купил ей цветы без повода — увидел, что на улице продают и спонтанно взял букетик. Какие-то осенние садовые цветы — он не разбирался. Но не импортные — это сразу видно. Местные. И букет простой, хоть и собран со вкусом. Несколько видов: некоторые похожи на пушистые ромашки, другие с круглыми бутонами. Разных цветов, как осенний лес: розовые, белые, желтые, бордовые.

Еще в городе набросил на себя черное пальто. Оставил расстегнутым — и пистолет прикрыт, и не жарко. Когда приехал, взбежал на крыльцо и сразу преподнес разноцветный букет — Лена его встречать вышла.

— Держи, это тебе, — почему-то голос дрогнул, он прочистил горло. — Не знаю, что за цветы, но красиво.

— Это хризантемы, — сказала Лена, спрятав лицо в цветах. — Спасибо.

Глупость полная. Но она правда особенная теперь. С его колечком на пальце, и не просто символ — молодая жена. Его жена.

— Я его заберу… — он топтался на пороге.

Лена заметила, что он не входит в дом. Положила цветы на сгиб локтя, тревожно приподняла брови.

Поняла, что уходит.

— Ты быстро?

— Постараюсь, — он не хотел пугать, но и лгать тоже. — Запритесь с Аней дома, утром или днем… В крайнем случае, завтра вечером, я приду. В столе доллары, бери, если что.

Он провел пальцами по ее щеке. Мягкой, еще по-девичьи нежной. По закону подлости именно сейчас не хотелось уходить. Она накрыла ладонью его руку, и они соприкоснулись кольцами. Он этот