Из толпы раздаются одобрительные крики. Настоящие, искренние.

И даже Эми присоединяется.

Забавное ощущение.

Не «забавное» в смысле «смешное». «Забавное» в смысле «странное».

Беги, говорит мне тело. Если что-то не так, беги. Когда бежишь, тебе лучше. Ты чувствуешь себя нормальной.

Но зачем бежать? Куда бежать? Какой смысл?

Глупости все это.

Лучше останусь тут.

И подожду.

Мир какой-то медленный.

Словно иду под водой.

Словно тону.

Крики окатывают меня теплой волной радости, и я присоединяюсь, вливая свой голос в общее счастье, становясь частью толпы. Старший смотрит на меня как-то забавно (не «забавно» в смысле «смешно», «забавно» в смысле «странно») и молчит. Не знаю почему.

— Почему ты не радуешься? — спрашиваю я.

Старший долго не отвечает, а когда, наконец, открывает рот, я уже почти забыла, о чем спрашивала.

— Мне нечему радоваться.

А разве обязательно радоваться «чему-то»? Почему просто не… радоваться?

Люди потихоньку покидают уровень хранителей. Я стою на месте и провожаю их взглядом. Пол от их шагов легонько вибрирует, словно рябь пробегает по воде, когда в нее бросили камешек. Закрываю глаза, чтобы посмотреть на мир ногами.

На мгновение мне вспоминается Земля. Рябь на воде в прудах.

Воспоминание бледнеет. Я здесь. Сейчас. Не там.

Зачем думать о Земле?

Старший касается моей руки. Открываю глаза. Все остальные ушли. Кроме Старшего и Старейшины. И меня.

Старший идет в сторону Старейшины. Обернувшись, зовет меня.

— Идем, — говорит он. — Ты что, не пойдешь со мной?

А, да. Конечно. Я иду за ним.

Старейшина смотрит на меня, и тело реагирует раньше, чем разум: внутри все сжимается, меня чуть не выворачивает. Я спотыкаюсь… почему ноги не хотят подходить к Старейшине? Почему дыхание сбивается, сердце бьется, как бешеное?

Почему мне не нравится Старейшина?

Трясу головой, отгоняя все эти мысли. Конечно, Старейшина мне нравится. Почему он должен мне не нравиться? Он — мой командир.

Вдруг подскакиваю от какого-то громкого звука. Кажется, звук исходил от Старшего.

Я пропустила часть разговора. Щурясь, стараюсь сфокусироваться на них. Вроде бы мне очень важно это слышать. У меня такое чувство, что мне надо слушать, что это серьезно.

— Что ты сделал? — кричит Старший.

Почему он кричит?

— Ничего такого, чего не будешь делать ты, — рычит в ответ Старейшина.

— Я никогда не буду, как ты! Никогда! Это все ложь! — я перевожу взгляд туда, куда он указывает, и вижу звезды. Они такие красивые. Блестящие. Яркие. Совсем не такие, как дома.

Сердце пропускает удар, на мгновение я забываю, как дышать. Дома? Но дом здесь. Зачем думать о других звездах? У меня есть эти. Их мне хватит. Они красивые. Блестящие. Яркие.

— Во что ты играешь? — слышу я крик Старшего и понимаю, что снова отвлеклась от разговора.

Нельзя отвлекаться.

Но… почему? Это ко мне не относится.

«Нет, относится», — шепчет мне внутренний голос.

«Как?» — спрашиваю я.

Но ответа нет.

— Ты маленький нахал. — Старейшина наклоняется ближе к Старшему. — Им нужна надежда, ясно? Им нужны красивые блестяшки…

Я поднимаю глаза на красивые блестяшки. Они красивые. И блестящие.

Моргаю. Куда делся звук?

Старший со Старейшиной оба смотрят на меня.

Надо что-то им сказать? У них такой вид, будто они хотят от меня что-то услышать.

Но что мне им сказать?

— Эми? — тихо зовет Старший.

Старейшина усмехается, обнажая зубы. В животе снова все сжимается, я чувствую на языке горечь, но уголки губ ползут вверх в ответ на его улыбку. Старейшина наклоняется ко мне. Гладит по щеке. При его приближении мне почему-то вдруг хочется отшатнуться. Но это глупо… с чего вдруг? Я остаюсь на месте. Он берет мое лицо в ладони и притягивает меня к себе.

— Убери от нее руки, — рычит Старший.

— Ты что, не видишь? — спрашивает Старейшина. Наверно, он обращается к Старшему, а не ко мне, хоть и смотрит на меня. — У людей на «Годспиде» простые потребности, простые желания. Дай им ярких огоньков, и они назовут их надеждой. Дай им надежду, и они сделают все, что угодно. Будут работать, когда не хотят. Будут размножаться, когда кораблю нужно пополнение. И все это — с улыбкой на лице.

Губы Старейшины изгибаются в улыбке. Глаза — такие теплые, карие и уютные — глядят в мои глаза.

Я улыбаюсь в ответ.

Что-то случилось. С Эми что-то случилось.

— Что с тобой? — спрашиваю я. Она моргает.

— Ничего.

Нужно отвести ее к Доку. Не знаю, можно ли ему доверять, но кто еще поможет? Старейшине уж точно доверять нельзя.

Скорей увожу Эми с уровня хранителей и подальше от Старейшины. От страха и восторга, с какими она впервые поднималась по гравтрубе, не осталось и следа — они сменились вялым безразличием. Послушно, как собака, она следует за мной по дорожке больничного сада, тупо глядя вперед — не на цветы, не на статую Старейшины, а просто вперед. Сомневаюсь, что она вообще что-нибудь замечает.

На первом этаже Больницы не меньше десятка людей. Половина — пожилые, остальные помоложе — сыновья и дочери, которые привели их сюда.

— Она не в себе, — говорит мужчина, наклоняясь к полной медсестре с дряблыми руками, заведующей отделением «скорой помощи». — Чересчур стара для гравтрубы, но я ей рассказал про собрание, которое было на уровне хранителей. И кажется, она из-за него свихнулась. Все путает.

— Ничего я не путаю, — скрипящим голосом возражает старушка у него за спиной. — Я его помню ясно, как день. Звезды со светящимися хвостами. Единственный раз, что я видела звезды.

Я тяну Эми за собой, как растерянного ребенка, но, если честно, я растерян куда больше, чем она.

Медсестра с дряблыми руками кивает мужчине.

— Ты не виноват. У пожилых часто к старости все в голове путается. Для таких у нас есть места на четвертом этаже. Я ее отправлю туда, к Доку на осмотр.

— Спасибо, — со вздохом облегчения говорит мужчина и оборачивается к старушке. Поговорив с ней, поручает заботам медсестры, и та ведет старушку к лифту, где уже стоим мы с Эми.