— Ты — Старший. Тот, который не умер, — говорит старушка, увидев меня. — И девочка-эксперимент, про которую нам Старейшина говорил.

— Здравствуйте, — улыбается Эми, протягивая женщине руку. Если до этого у меня еще были сомнения, точно ли с Эми что-то случилось, то сейчас они исчезли. Эми — нормальная Эми, та, которую я знаю — ни за что не позволила бы называть себя экспериментом.

— Они говорят, я больна, — сообщает старушка Эми.

— Тут Больница, — Эми говорит просто и предметно, словно маленький ребенок.

— Я не знала, что больна.

— Ты просто запуталась, милая, — мягко произносит медсестра. — Путаешь прошлое и настоящее.

— Это плохо. — Эми широко распахивает глаза.

Двери открываются, и мы все заходим в лифт. Я нажимаю кнопку третьего этажа. Медсестра тянется и нажимает четвертый.

— Что там, на четвертом этаже? — спрашиваю я. Док периодически кладет туда пациентов — обычно стариков, — но я никогда не замечал там никакого движения и вообще ничего, кроме, конечно, секретного лифта.

— Там у нас комнаты для пожилых, — отвечает сестра. — Когда они становятся не способны сами за собой ухаживать, мы их селим туда. Им нужен покой и отдых, а на четвертом этаже есть нужные лекарства, — она поглаживает старушку по руке, и та улыбается ей, и улыбка озаряет ее морщинистое лицо.

Я хмурюсь. Почему тогда двери на четвертом этаже всегда заперты, если там всего лишь отдыхают старики?

Двери открываются, выпуская нас в комнату для отдыха. Я выхожу.

— Ты ничего не забыл? — окликает меня медсестра.

Эми все еще стоит в лифте, тупо уставившись на табло над дверями.

— Три, — объявляет она торжественно, читая горящую цифру.

— Да, — подтверждаю я. — Идем, — беру ее за запястье и тяну за собой. В комнате довольно много пациентов, лица у всех мрачные, а в глазах горит гнев.

Эми кривится. Опускаю взгляд на ее запястья и обнаруживаю на светлой коже зеленовато-фиолетовые синяки.

— Это я сделал? — спрашиваю я, осторожно поднося ее руку к лицу, чтобы получше рассмотреть.

— Нет, — просто отвечает Эми.

Синяки вообще-то старые. Им как минимум день, если не больше.

— Что случилось?

— Меня поймали трое, — говорит Эми. — Но все нормально.

В ушах отзывается глухой удар сердца.

— Тебя поймали трое? И все нормально?

— Да.

— Н-но… — растерянно лепечу я.

Эми смотрит на меня, хлопая глазами, словно не может понять, как можно из-за чего-то так волноваться.

— Это для тебя неважно, да? — спрашиваю я.

— Что?

— Это… все.

— Важно, — возражает Эми, но в голосе ее звучит скука.

— Ты помнишь, откуда у тебя эти синяки? — машу ее безвольной рукой у нее перед носом. На мгновение она фокусирует на ней взгляд, но потом снова отводит глаза. Кивает. — Вспомни, что ты чувствовала потом. Что ты делала?

— Я помню… плакала? Но это глупо. Не стоит из-за этого плакать. Все хорошо.

Я не выдерживаю, отпускаю запястье Эми, хватаю ее за плечи и хорошенько встряхиваю. Ее голова безвольно болтается — словно я трясу куклу. И, как ни старайся, у меня не получается вернуть ее глазам живое выражение.

— Что с тобой случилось? — хриплю я, отпуская ее.

— Ничего. Все хорошо.

— Я найду способ, как тебя вернуть.

— Я не терялась, — говорит Эми голосом таким же пустым, как и глаза.

Я веду ее по коридору, завожу в комнату и приказываю сидеть там, даже не сомневаясь, что она послушается.

В конце концов Харли обнаруживается за прудом — сидит на берегу и бросает камни в воду.

— Что тебе сказал Старейшина? — спрашиваю я, вставая рядом.

— Не твое дело, — огрызается он, не поднимая глаз.

У меня нет времени на его капризы.

— С Эми что-то случилось.

Харли рывком поднимает голову.

— Что?

— Она… она ведет себя, как фермеры.

Харли снова отворачивается к пруду.

— Ааа… — После чего добавляет: — Может, так и лучше.

— В смысле?

— Они все смирились с тем, что мы не приземлимся, ты что, не видел? Расстроились только мы, психи.

Я видел. Голос подал один лишь Харли — он ведь видел настоящие звезды. Но остальные жители Палаты тоже нервничали и уж точно не радовались.

— Так и должно было быть, — говорю я. — Логично, что мы одни волнуемся из-за этого. Потому мы и в Палате, правильно? Потому что не умеем слушаться указаний, подчиняться руководству. Поэтому мы принимаем ингибиторы. — Но все же, говоря все это, я думаю о той парочке у входа в Регистратеку. О том, что они не знают любви… и горя тоже точно не знают.

— Может, Эми так будет счастливее, — говорит Харли. — Наверное, я был бы счастливее, если бы мне не хотелось выбраться с этого тупого корабля.

Мне хочется успокоить его, сказать, что однажды мы приземлимся, но слова пусты, и фальшивой надеждой в голосе делу не поможешь.

— Но Эми была другой. Она была как мы. А теперь стала как фермеры.

— И что? — пожимает плечами Харли. — Значит, она просто стала нормальной. Вот и хорошо.

— Но раньше она мне больше нравилась, — говорю я больше себе, чем Харли.

— Ладно, пойду на криоуровень сторожить. — Он поднимается на ноги и уходит прочь по дорожке.

Я провожаю его взглядом. Правда в его словах ранит. Из-за того, что я так много времени провожу в Палате и наедине со Старейшиной, я порой забываю, что большинство жителей корабля — не чокнутые, а спокойные и довольные жизнью люди. Их не расстраивают ни фальшивые звезды, ни задержка в пути. Они счастливы.

Может, Эми и вправду будет счастливее, если останется пустой изнутри?

Может, и я был бы счастливее, если бы не думал постоянно о том, что всю жизнь проживу в тесном нутре корабля?

Но это все неважно. Потому что я знаю наверняка, что, если бы Эми предоставили выбор, она никогда бы не согласилась на это слепое неведение, даже если в нем — счастье. Из-за чего-то — из-за кого-то — она стала такой, и я выясню, кто это сделал.

Я сижу в своей комнате.

Дверь открывается.

— Что делаешь? — спрашивает Старший.

— Сижу в своей комнате, — отвечаю я.

— На что ты смотришь?

— На стену.