– Да уж! Однако я не стал подтверждать слова Спиро. Раз он нас предал, то и мне ни к чему было подтверждать его губительное признание. Я твердил про Каламо, про своего господина, который там меня ожидает. «Какое мне дело до слов капитана! – вскричал я. – Корабль зафрахтован мной для путешествия на Каламо. А куда потом собирался идти Спиро, меня не касается!» Конечно, я упомянул и нарушение турецким капитаном закона – мы идем под нейтральным флагом, задерживать нас он не имел никакого права. Капитан согласился со мной и даже принес извинения. «Простите, но Спиро говорил о Месолонгионе при всей команде. Я вынужден был препроводить вас в Патры». После этих слов он радушно предложил мне суп и кофе. Перед ужином капитан поблагодарил Магомеда за безопасное путешествие. «Завтра я доставлю вас к Юсуфу Паше, – сказал он во время трапезы. – Пожалуйтесь на то, что я вас задержал и не позволил идти дальше. Только не забудьте упомянуть: вы находились за нейтральной полосой, там, где уже начинается блокада». Напоследок капитан подарил мне турецкую трубку, весьма изысканную, доложу вам. На следующий день днем меня на лодке отправили в Морею, где я тут же отправился в английское консульство. К сожалению, консул уехал в тот момент на Закинф, но вице-консул был очень любезен и пообещал всяческую помощь. Во дворец к паше мне назначили прийти назавтра. Погода стояла великолепная, и я испросил разрешения поехать на охоту.

– Вы, дорогой Пьетро, не меняетесь, – рассмеялся Байрон. – Помню, как в Равенне во время восстания вы с отцом ездили в лес охотиться…

Пьетро тоже улыбнулся. Те воспоминания всегда доставляли ему удовольствие.

– Так вот, – продолжил он, – вице-консул любезно отправил со мной двух янычаров в качестве охраны. Позже я понял, что толку от них – чуть. Доблестные турки отказались подниматься со мной в гору. Они боялись греков, которые знали эту местность как свои пять пальцев и сновали туда-сюда. Греки любили спрятаться и напасть на врагов, в лучшем случае обворовав, в худшем убив. Несмотря на трусость моих охранников, я славно провел время, хотя меня могли убить как турки, так и греки. Зато в гости к паше я явился с подарком – я преподнес ему подбитых тетеревов, коих он забрал с явным удовольствием. Паша принял меня, возлежа на диване. Он курил и пил кофе, а вокруг стояло человек пять его приближенных. От своей истории я не отступал. Посетовал на неудобства, которые привнесла война в жизнь заядлых путешественников, какими являюсь я и мой господин. Паша пообещал меня отпустить, как только с островов придут бумаги, подтверждающие мою личность и намерения. До четвертого января мы не могли выйти в море. Сначала не приходили необходимые бумаги, потом ветер дул в ином направлении. Пришлось мне развлекаться охотой, нервируя пугливую охрану.

Пьетро широко улыбнулся. Ему приключение понравилось, и, насколько понял Джордж, его молодого товарища волновала лишь судьба второго корабля, за собственную он был абсолютно спокоен…

* * *

Жизнь в Месолонгионе сразу приняла странный характер. Дни пролетали в сплошных беседах с приходившими в дом греками. Поодиночке они не передвигались – каждый командир приводил с собой отряд из двадцати, а то и пятидесяти человек, да еще и в любое удобное им время. Установить часы для приема посетителей, как на Кефалонии, никак не удавалось. День тоже начинался раньше. Уже в семь утра возле дверей толпились люди, но толку от большинства визитов практически не было.

– Какое терпение вы проявляете! – восхитился Пьетро в минуту затишья.

– Мы на Востоке, мой друг, и иного тут не ожидайте, – ответил Байрон. – Стенхоуп проявляет куда большее терпение, пытаясь в кратчайший срок создать в стране то, чего у нее не было. Девять кораблей идриотов, не получив оплаты, ушли к своему острову, а специотов кое-как удержал Стенхоуп, обещая деньги, которые вез я. Кроме того, помощи от меня ждут набранный под мое командование отряд сулиотов, артиллерия и печатный станок Стенхоупа, – Байрон пытался шутить, но улыбка на его усталом лице получилась печальной. – Маврокордато удалось собрать в городе около пяти тысяч человек. Он рассчитывает взять Патры и Морею. Оставшиеся суда специотов должны удерживать османов в проливе. Но разногласия между греками так сильны, что они неспособны договориться даже о малом.

Газета, подготовленная к выходу Стенхоупом, тоже разочаровывала Джорджа. Он не считал возможным предоставлять грекам полную свободу слова, выражая на страницах газеты все существовавшие мнения и взгляды. Напротив, газету следовало использовать для сплочения, призывая объединиться и выступить против врага единым строем.

– Деньги ваши. Вы имеете право требовать от Стенхоупа выполнения своих пожеланий, – возмущался Пьетро, но Байрон гордо не стал напоминать графу об этом нюансе.

Ко всему прочему, отряд сулиотов, ожидавших от Байрона помощи, к середине января насчитывал полторы тысячи человек, из которых настоящих представителей горного народа было всего триста-четыреста. Именно столько и хотел взять под свое командование и обеспечение Байрон. Маврокордато уговорил его взять пятьсот. Собралось в итоге на сотню больше. Сил спорить у Джорджа не осталось, и он оставил шестьсот человек.

– Шестьсот лучше, чем полторы тысячи, – говорил он Пьетро. – Плюс мы ожидаем немцев, которых Стенхоуп собирает по всей стране. Посмотрите, мой дорогой друг, их как раз меньше, чем хотелось бы: часть больны и хотят вернуться домой, часть просто хочет вернуться, часть не являются артиллеристами.

Дела занимали почти все помыслы Байрона, но обустройство жилья также отнимало силы и время. Джулиус Миллинген, живший в Месолонгионе второй месяц, столкнулся со сложностями сразу же по прибытии. Ничего с той поры не изменилось, и ему пришлось принять неудобства как данность.

– Варварская страна, признайте, дорогой Байрон, – вздыхая и качая головой, жаловался он Джорджу. – Ни соблюдения правил гигиены, ни нужды в малейшем комфорте, к которому давно привыкли цивилизованные страны.

На втором этаже дома в одной из комнат жил Пьетро, в другой разместился Байрон. За ширмой, которую Джордж повсюду возил с собой, поставили узкую кровать, с трудом раздобытую Стенхоупом. Возле кровати Байрон установил несессер с зеркалом. В остальной части комнаты по принятой на Кефалонии привычке на полу разложили стопками книги и бумаги. Небольшой столик – также перевозимый Байроном с места на место – служил и для трапезы, и для написания писем. Присесть посетителям было не на что. Впрочем, греков это обстоятельство не смущало. Они рассаживались на разбросанные по полу подушки, скрестив ноги на турецкий манер, не чувствуя ни малейшего неудобства. Байрону достался маленький низкий диванчик, а брезгливым иностранцам приходилось стоять, прислонившись к стене и, в отличие от греков, скрещивать не ноги, а руки…

Сырость пропитывала все помещения. Ветер заставлял сквозняки гулять по полу, охлаждая неотапливаемые комнаты. Стекла на окнах отсутствовали. При непрекращавшихся зимних дождях приходилось закрывать ставни, погружая комнаты в полумрак. Очаги всю комнату обогреть не могли; они были пригодны для приготовления еды и распространяли тепло на небольшой пятачок поблизости от огня. Январь и февраль «славились» дурной погодой в этой местности. Близость моря и болот не делало климат суше и полезнее для здоровья.