Она говорит:

– Так зачем именно ты пришёл сюда?

– А вы как думаете? Встретиться с Эллиэнн. Убедиться, что она в безопасности. Мы с ней… – он замолкает. Каллан смотрит в глаза мне, а потом Тамми и Игги.

Затем он прикладывает ладонь к сердцу, и я понимаю, что он пытается сказать.

Я не в силах рассказать ему.

Зато Тамми делает шаг вперёд и говорит:

– У Эллиэнн не получилось, Каллан.

– Не получилось что? – спрашивает он.

– Она… она умерла. Но без неё мы не выжили бы.

Он молча стоит, как мне кажется, целую вечность, просто уставившись на нас, а затем кивает и смаргивает, и по его пушистой щеке зигзагом скатывается единственная слезинка.

– Мне очень жаль, – говорю я. – Нам всем жаль.

Каллан выпрямляется и вытирает слезу с щеки.

– Слушайте, – говорит он и указывает вниз.

Из Лего-города до нас доносится звук, смешивающийся с непрекращающимся хуу-хууканьем анталланцев. Это та самая оркестровая музыка, которая играла, когда мы все встретились в Пункте Проката Психа Мика.

– Джордж Гершвин! – с ухмылкой говорит Игги.

Привязчивая мелодия «Рапсодии в стиле блюз» начинает заполнять воздух, несясь из каждой уличной колонки и с каждого экрана.

Каллан кивает.

– Может, так мы попрощаемся с ней. Эту запись привезли с Земли много лет назад, но на неё немедленно был… «наложен запрет», как бы вы, наверное, сказали. Музыку много веков не включали в общественных местах. Нельзя наслаждаться музыкой без чувств.

Каллан оскаливает зубы в некотором подобии улыбки.

Тамми говорит:

– А что насчёт этого вашего… Советника? Будет он, не знаю… – Она оглядывает город и хмурится. – Будет он злиться? Если он наложил запрет на музыку и всё такое?

Каллан фыркает – это почти что можно принять за смех.

– Он? Это не «он». И не «она». Советник – это «оно». Это просто обширная сеть, которая всем управляет и делает так, чтобы всё работало ровно настолько, насколько нужно – при условии, что все ведут себя как положено.

Он делает пару шагов вперёд и встаёт на скамейку, чтобы лучше рассмотреть плоскость города, а потом раскидывает руки и наклоняет голову назад, глядя в небо.

– Он ведь бесконечный, космос. Без конца и без края. Мы исследовали значительную его часть, вы знаете? Там много других живых существ. Если бы у меня было время, я бы рассказал вам про восемь видов диринцев с Дирина. Вот это по-настоящему увлекательная история. Но почему, как вы думаете, анталланцы захотели выставлять в зоопарке людей – и никого другого?

Мы с Игги и Тамми переглядываемся, но качаем головами на вопрос Каллана.

– Не могу даже вообразить, – отвечаю я.

– Неправильно, – говорит он. – Ты можешь вообразить. – Он спрыгивает со скамейки, широко распахнув глаза от печали и оживления. – Вы можете воображать! В этом вся и разница. Поэтому вы нас так завораживаете. Большинство из нас утратили способность к воображению сотни лет назад, поколение за поколением ослабляемые автоматизированным размножением и зависимостью от Советника. Всё, что было нужно, это факты. Факты, информация, формулы. Но вы – земляне! Вы мечтаете, вы лжёте, вы обманываете, вы шутите, вы рассказываете истории, вы сочиняете музыку. Вы любите друг друга. Ненавидите друг друга. И от этого вы все становитесь разными, из-за чего вы ссоритесь, из-за чего… ну, вы завораживаете нас! – Он снова смотрит на небо и говорит: – Ваше воображение обширнее, чем целый космос.

Хуу-хууканье теперь сделалось довольно громким, и в том, как анталланцы скандируют, появилось что-то, чего я не слышал раньше. Музыка всё повторяется, и скандирование теперь звучит ей в такт и в нём чувствуется радость.

Каллан спрашивает:

– Слышите? Это почти как пение! – И снова растягивает рот в своей странной, грустной, анталланской улыбке.

Позади нас раздаётся жужжание, мы все оборачиваемся и видим, что с пола пещеры к нам поднимается большой треугольный космический аппарат.

– Первыми на посадку проходят пассажиры с маленькими детьми или курами. Пожалуйста, приготовьте паспорта и посадочные талоны. Большое спасибо.

Странно, но когда я обнимаю Каллана на прощание, я едва ли замечаю его запах.

Он обнимает меня в ответ.

– Вы расскажете что-нибудь, когда доберётесь домой? В смысле, вы собираетесь рассказать правду – то есть факты?

– А как по-твоему, что нам стоит сделать?

– Иногда, – отвечает он, – факты слишком переоценивают.

Несколько мгновений спустя мы пристёгиваемся и летим домой.

Мы приземляемся гладко, без всплесков. Филип подвозит нас к причалу, и мы сходим на него, как будто с парома спускаемся. Доски причала покрыты толстым слоем снега, который хрустит под нашими ногами, когда мы ступаем на него.

– Филип, – говорю я, – с тобой всё будет хорошо?

– Что именно ты подразумеваешь под словами «всё хорошо», Итан?

Я задумываюсь ненадолго и понимаю, что на самом деле не знаю.

– Разве ты забыл, – продолжает он, – что я просто горстка данных? Я не настоящий.

– Ещё какой настоящий, – возражает Тамми. – Для нас так точно!

– Вот за это я и люблю вас, людей. Вы верите, что всё что угодно может стать настоящим, если использовать ваше воображение.

Есть кое-что, никак не дававшее мне покоя, и, видимо, это мой последний шанс.

– Филип, – говорю я, – вы с Эллиэнн когда-нибудь пели песню «Танец курочек»? Она откуда-то знала её и, ну…

– Нет, Итан. Эта песня мне совсем не знакома. Хороша ли она?

Я ничего не отвечаю. Я думаю о том, что говорила мне Ба. «Но где-то там, уж не знаю где, есть какая-то связь…»

– Ещё кое-что, Филип, – говорит Игги, прерывая ход моих мыслей. – На Анталле всё ещё остаются люди. Как же Карло? Он вернётся домой?

– И вот ещё одна фишка людей: вам не всё равно. Думаю, теперь всё вроде как зависит от Каллана и от того, что там произойдёт к тому моменту, как я вернусь. Пожелайте мне удачи!

Я улыбаюсь.

– Ты же не веришь в удачу!

– Может, за последние несколько дней я переменил своё мнение.

Я хочу обнять Филипа, но мне приходится ограничиться похлопыванием по боку корабля, который я даже не вижу. А потом раздаётся громкий вой, и с вечерне-синей водной глади поднимается столб пара.

Мы дожидаемся, пока пар рассеется, а потом поворачиваемся и бредём с причала к деревне. Сьюзи хлопает опалёнными крыльями, а Игги шагает вперёд, засунув руки глубоко в карманы и прищурившись, потому что очки ему вернуть так и не удалось.