— А ну, закрой люк, придурок! Хочешь, чтобы ко МНЕ осколок залетел? — раздался визгливый голос справа.

Вздохнув, Эспадо опустился в башню. Немного погодя он обратился к старшему по званию:

— Товарищ генерал, разрешите обратиться? Красноармеец Эспадо!

— Пошел ты… не видишь, я кушаю! Ну, чего тебе, дебил?

— Разрешите, товарищ генерал, проедем немного вперед, разберемся в происходящем!

— Какой еще вперед, квазимодо! Ты, дикарь, в собственном дерьме не разберешься! Стоять на месте!

Интересную беседу нарушил мехвод:

— Командир, ты все знаешь. Что это там за танк впереди, правее два, четыреста?

Оп-па… А такую штуку Эспадо видел. Правда, на картинке в английском журнале «Tank and armor», в читальне ИНТЕРДОМА…

— Бронебойным, заряжай! — скомандовал Адольфо, а сам стал ловить изделие завода «Алкетт» в прицел. Поймал… И тут вдруг понял, что так и не услышал характерного лязга клиновидного затвора.

«Иной подлец как раз и ценен именно тем, что он подлец». Приписывается Аль Капоне, большому ценителю джаза из «Коттон-клаб».

23 июня 1941 года. 14 часов 03 минуты.

Боевое отделение танка Т-26, заводской номер 10344, бортовой номер 13

Эспадо рывком обернулся направо, к сиденью командира… По странной прихоти конструкторов «Виккерса», командир «шеститонного» танка являлся в бою и заряжающим…

Сандалов сидел, удобно устроившись на креслице, и с любопытством прилетевшего с Марса естествоиспытателя оглядывал в тускло-зеленоватое стекло «триплекса» окружающий батальный пейзаж.

— Т-щ-щ ген-рл! Пжлст! Снаря-я-яд! — С мольбой в голосе, отчаянно простонал красноармеец Эспадо. — Бронебойны-ы-ый! С черной головкой! Вот этот!!! Скорей!

Сандалов на минутку оторвался от своего увлекательного занятия и с искренним недоумением спросил:

— Зачем?!

— Танк! Немецкий!!! — выкрикнул Эспадо.

— Я понял, не тупее тебя. Немецкий танк. И что? — удивился генерал.

— Танк! Немецкий! Можно стрелять!!! — продолжал надрываться Эспадо.

— Зачем? — генерал вроде бы честно пытался понять то, что от него хочет этот странный танкист.

— Можно стрелять!!! — отчаянно крикнул Адольфо.

— Зачем стрелять, тупая твоя башка? В этой пыли и дыме он нас не увидит! — веско сказал Сандалов.

— Подпустить его поближе, да, товарищ генерал? — Эспадо показалось, что он разгадал замысел генерала.

— Не подпустить, а ПРОПУСТИТЬ! Пусть идет! — объяснил Сандалов и продолжил, постепенно распаляясь. — Что я, по-твоему, здесь для того, чтобы по танкам стрелять? Это не мое дело! Я две академии окончил! Ты, тварь, даже моего мизинца не стоишь, и тебе за сто лет не понять, что я здесь, в этом вонючем мусорном гусеничном ящике, делаю, о чем думаю! Понял?! А теперь заткнись, гнида черножопая…

За всю его недолгую жизнь красноармейца Эспадо никто ТАК не называл… Причем Это сказал не враг, не империалистический колониалист, а наш, советский товарищ генерал… Но Адольфо стерпел бы, если бы его любимый, до винтика лелеемый танк не назвали мусорным ящиком…

Негры от волнения не белеют. Они сереют…

И серый от гнева Адольфо сказал очень спокойно, тихо и внушительно:

— Снаряд. Бронебойный. Немедленно. Заряжай. А то я тебе левый глаз вырву! — А потом подумал секунду и добавил, — и съем!

И что-то было такое в его голосе, что товарищ генерал взвизгнул, непослушными руками вытащил черноголовый снаряд из укладки, едва его не уронив, и неловко сунул на лоток, а потом дослал, правда, как следует, по наставлению: «Со звоном!».

Затвор послушно и штатно лязгнул, а Эспадо приник к прицелу…

Нет худа без добра! Пока они с Сандаловым препирались, немецкий (а теперь это было отчетливо видно) танк приблизился уже на 150 метров. И судя по всему, он их до сих пор не видел!

Адольфо осторожно, как на сосок селянки, которой он оказывал на сеновале посильную помощь, нажал на кнопку электроспуска. Пушка коротко рявкнула и выбросила стрелянную гильзу. Остро запахло аммиаком, перша в горле и щипля глаза…

А Эспадо победно зарычал — как некогда рычал его дедушка, никогда им не виданный, Лопес Энрике Хименес Мария Пабло Эспадо, всаживая свою верную наваху в брюхо ненавистного белого плантатора…

Потому что немецкий танк — первый из увиденных Адольфо в эту войну — горел, горел, горел!

— Die fedorento aranha desagradavel! Damn seus antepassados e descendentes de desagradavel estupido! — Адольфо и сам не знал, что означают эти слова, которые он внезапно выкрикнул.

Это пришло откуда-то из глубины, из далекого, казалось, прочно забытого… Это был истинный голос его жаркой, пылающей крови!

У Эспадо еще звенело в ушах после выстрела «сорокапятки»… И поэтому негромкого хлопка ТК[91]он просто не расслышал. Безоболочечная мягкая пуля, выпущенная из коровинской игрушки, кстати довольно изящной, с хромированным покрытием и пластиковыми щечками рукоятки, с маркировкой «ТОЗ» витыми старославянскими буквами, выпущенная в упор, превратила его мозг в серую, чуть окровавленную кашу…

Превратила бы! Если бы Адольфо, ведомый инстинктом, унаследованным от своих далеких предков, охотников африканской саванны, беглых рабов, свободолюбивых жителей фавелл и бидонвилей, неосознанно не откинул бы назад голову. Обошлось оторванным наушником шлемофона. Но от второй пули в тесной коробке башни Эспадо увернуться бы никогда не смог, даже при всем знании капоэйры (названия, которого он, впрочем, и не слыхивал)…

Сандалов понял это, радостно улыбнулся и тщательно прицелился…

Вот за что я люблю плохих людей. Если хороший человек тебя задумает убить, то он просто возьмет и убьет, сам внутренне при этом тебе же и сострадая. Плохой же человек, перед тем как тебя убить, обязательно скажет какую-нибудь гадость. Товарищ генерал не был исключением.

Тщательно прицелившись, прищуривая левый глаз, он изрек:

— Прощай, черношкурый! Будешь знать, как генералам угрожать! — И нажал на спусковой крючок.

Но за долю секунды до этого неведомая сила дернула его вниз, и Сандалов провалился в отделение управления…

23 июня 1941 года. 14 часов 08 минут.

Днище отделения управления танка Т-26, заводской номер 10344, бортовой номер 13

— Ну кто же так душит! За яблочко, за яблочко его! — наставительным тоном и дребезжащим голосом противного меньшевика из замечательного фильма «Ленин в восемнадцатом году» подбадривал своего командира любящий хороший юмор мехвод.

Сам мехвод при этом крепко держал пациента за начищенные сапоги, чтобы тот не особенно трепыхался.