Глупо и обидно быть после всего пережитого спаленным — и кем? Не танком даже, а гробиком на колесах! Эспадо выстрелил по бронетранспортеру и со ста метров — промахнулся! Гнев — плохой советчик…

Фугасным!

Генерал выронил из рук припасенный бронебойный, а потом с трудом, со сгиба локтя, зарядил пушку… видно, ему крепко досталось…

Фугасный снаряд врезался в двигатель разворачивавшегося «ганомага» — полетели какие-то ошметки, трубки, брызги. Через распахнутую, как ворота амбара, заднюю дверь из БТР выскакивали немецкие солдаты. Эспадо положил бы их всех, да только спаренный с пушкой ДТ оказался разбитым еще в самом начале боя!

На ходу запрыгнув во второй, неповрежденный БТР и, даже погрузив какую-то крупную вещь, немцы по-английски, не прощаясь, дали по газам и покинули поле неравного боя.

И не знал красноармеец Эспадо, перевязывающий сломанные кисти бесштанному генералу, а потом волокущий его, упавшего наконец в обморок, на собственном горбу, что той самой ценной вещью, которую убегавшие немцы все же прихватили с собой, было бездыханное тело командира 3 PD Вальтера Моделя…[93]

23 июня 1941 года. По остановившимся, с разбитым стеклом наручным часам генерала Сандалова неизвестное время. Большая стрелочка стоит на цифре 2. Другой стрелки нет вообще.

Лесная дорога около Пелишчей

Немец снова захрипел, выпуская из носа пузыри кровавой пены. Никак не хотел помирать. Судя по следу на дороге, перевернувшийся мотоцикл придавил его и так волок по инерции еще метров семь, густо окрашивая чернеющей кровью дорожную пыль. Второй немец лежал, вытянувшись, в кювете и признаков жизни уже не подавал.

Эспадо не стал трогать раненого немца. У него не было ненависти к этому солдату, хотя по дороге сюда он уже успел насмотреться на то, что сотворили камрады этого Фрица или Ганса с ЕГО товарищами.

Пусть лежит, а там как Бог рассудит.

Осторожно усадив своего генерала спиной к березе, красноармеец с трудом перевернул тяжеленный «цюндап», поставив его на колеса. В багажнике коляски обнаружились две разбитые бутылки польской водки «Гданска», запас патронов, несколько гранат и кое-какая еда, например, завернутое в станиоль сало с этикеткой «Shpig» и даже консервированный хлеб! Испеченный аж в 1933 году, но тем не менее — не черствый! Хоть и похожий вкусом на… да ни на что знакомое не похожий, потому что дерьмо Адольфо никогда не пробовал. Советские дети консервированное дерьмо не ели.

Первым делом танкист схватил пистолет-пулемет «Штейр-Солотурн» MP-34. Разумеется, Эспадо этого названия не знал — просто догадался, что эта штука с дырчатым кожухом на стволе и боковым магазином — нечто автоматическое, а значит, весьма полезное в хозяйстве. А еще трофеями красноармейца стали длинноствольный пистолет, вынутый из противно воняющей эрзацем кобуры, и две обшитых войлоком фляжки с водой, одну из которых Адольфо тут же с жадностью осушил.

К сожалению, немецкий пулемет в аварии изрядно пострадал. Пришлось отбросить его в сторонку.

Поглядев на тихо млеющего под деревом генерала, Эспадо вздохнул и пошел стягивать сапоги с мертвого немецкого зольдата.

Сандалов окончательно пришел в себя, когда навязчивая муха полезла ему в нос. Чихнув, товарищ генерал увидел рядом с собой негра и сначала испугался… а потом вспомнил все, что с ним за этот день произошло, и испугался еще больше. Но негр просто протянул Сандалову брюки цвета фельдграу и тихо сказал:

— Оденьтесь, товарищ генерал. Сейчас еще ничего, а к вечеру Вас комары сожрут.

— Я фашистские обноски не надену! — гордо ответил Сандалов. Но потом, глянув на свой жалкий скорчившийся членик, неуверенно-жалобно добавил. — Ну, разве только временно?

— Временно, временно, — успокоил его Эспадо, заботливо помогая обезрученному генералу натянуть штаны.

Усадив Сандалова в коляску, Эспадо уже собирался завести мотор, как вдруг услышал тихое поскуливание и хрип:

— Битте шен, вассер, вассер…

Тяжело вздохнув, красноармеец слез с седла, отстегнул последнюю флягу и влил немного воды в жадно открывшийся рот немца. Немец закашлялся. Потом из уголка его глаза покатилась по небритой щеке одинокая слеза.

— Русиш камерад… вельт криг дас ис шайзе… — сказал немецкий солдат, а потом вытянулся и помер.

Такие дела…

23 июня 1941 года. Некоторое время спустя.

Лесная дорога около Пелишчей

Склонившись над мотоциклом, Эспадо тщетно пытался понять, от чего же тот никак не заводится.

Глядя на его затылок, Сандалов, сидящий в мотоциклетной коляске, тихо сказал:

— Ты… это… браток… Не говори никому, что там у нас было, а? Сам не пойму, что со мной случилось… Наехало на меня что-то… Со мной такое бывает… Уж меня за это били-били, и в школе, и в училище… и даже в Академии Генштаба, в туалете, после выпуска…

Мотор мотоцикла яростно взревел.

23 июня 1941 года. Еще некоторое время спустя.

Пелишчи. Командный пункт 61-го танкового полка 30-й танковой дивизии

— Э-э-э, я твой мама в рот ибал, я твой сэстра жепа ибал, я тэбя марално тоже ибал! Гиде танк? Гиде танк, морда твой эфиопский? Биросыл, да? Поля боя бижал, да? Я тибя сичас расстреляю как последний сук…

Земляк дальний родственник и однокашник покойного Гиенишвилли, старший лейтенант Борсадзе, брызжа ядовитой слюной, махал перед носом замершего по стойке смирно красноармейца Эспадо крохотным, зато чрезвычайно волосатым кулачком. Наконец-то он сумел найти законный способ отомстить грязному русскому за своего Гиви. И неизвестно, чем бы это для Борсадзе закончилось, ведь нервы у Адольфо были не железные, если бы сбоку не надвинулась быстрая грозная тень…

Не имея возможности ударить его сломанными в запястьях кулаками, Сандалов с размаху пнул старшего лейтенанта, как заправский форвард пинает футбольный мяч на финальной кубковой встрече команд «Спартак» — «Динамо».

— Ты кого сукой назвал, а? Моего друга?! Ты, гад!!! — сорвавшись на фальцет, завопил Сандалов. — Мы пять танков сожгли! Один из них был сверхтяжелый! Ты с нами там был, а? Ты где ВООБЩЕ был? На КП припухал? Ты, сука тыловая!!

И генерал истерически разрыдался…

23 июня 1941 года. Еще некоторое, но вполне малое время спустя.

Там же

Отстранив медсестру, отпаивавшую Сандалова лавро-вишневыми каплями, на генеральское плечо положил руку невысокий, чуть лысоватый мужчина в серой гимнастерке без знаков различия и в странно смотрящемся на войне пенсне.