на находившегося невдалеке милиционера.

— Только бы для дома хорош был, — сказала соседка, — с честным-то нынче хуже наплачешься.

Тот оглянулся на говорившего, но ничего не сказал. В это время к нему подъехал конный милиционер в шапке с шишаком и сказал:

— Гляди, чтобы не очень толпились. Вот еще черт их догадал тут билеты выдавать. Пусть становятся так, чтоб видно было, что это очередь, а то только беспорядок один. И чтобы списков не составляли, а то машут этими листами, не разберешь что. А там ругаются.

Говоривший это уехал. А милиционер подошел к ожидавшим и сказал:

— Граждане, будьте добры стать в очередь, а то с меня требуют. И пожалуйста, как-нибудь без списков обойдитесь.

— Еще новая мода… — сказал человек в очках.

— Кто списки составляет? — спросила, подбежав, запыхавшись, дама в шляпке с пером и с портфелем в руках.

— Никто не составляет. Запретили.

— Кто это запретил? Что за безобразие! Вздор какой! — Она торопливо и решительно открыла портфель и вынула лист бумаги.

— Он честью просил, — сказал кто-то из толпы.

— Если у вас о какой-нибудь глупости честью попросят, так вы уж и размякли, — сказала раздраженно дама.

И она с шумом разорвала лист.

Милиционер, дрогнув, оглянулся на шуршание бумаги и подошел сейчас же к даме.

— Гражданка, уберите бумагу.

— Это еще почему?

— Не приказано.

— Возмутительно! И все стоят, молчат! Стадо какое-то бессознательное, им что ни прикажи, все сделают.

— А ты, матушка, не кипятись, — сказал какой-то старичок в отрепанном тулупчике с вылезшим енотовым воротником. — С него требуют, он исполняет. А ежели исполнять не будет…

— …пошел к чертовой матери, — подсказал стоявший рядом со старичком рабочий, свертывавший папиросу.

— Вот то-то и дело-то. А раз человек по-хорошему попросил, отчего не сделать, — продолжал старичок, мельком взглянув на рабочего.

— Правильно! — сказало несколько голосов из толпы.

— Ежели каждый будет только с своим умом соображаться, черт ее что и выйдет.

— Вот то-то и оно-то. Мы каких-нибудь полдня тут постоим и поехали дальше, без записи обернемся как-нибудь, а у него жена и дети. Об этом тоже надо подумать.

— Верно, — сказала женщина в платке. — Надо и о другом, а не только о себе думать.

— А как же. А то чуть тебе коснулись, боже мой!

— Она думает, что шляпку нацепила, так ей все дороги открыты.

— Вот такие-то самые — не дай бог. Все только об себе, — говорили в толпе.

— Тут дело не в шляпке, а в том, что надо рассуждать, что разумно и что неразумно, а не подчиняться всякому… — сказала раздраженно дама и, не договорив, отвернулась.

— Она опять свое.

— А ты, матушка, лучше не рассуждай, а об другом подумай, — сказал старичок в тулупчике.

Стоявший у стены господин в котелке переглянулся с дамой и, презрительно усмехнувшись и покачав головой, достал из кармана газету и развернул ее.

Милиционер испуганно оглянулся:

— Гражданин, уберите бумагу.

— Да что вы привязываетесь! Газету достаю.

— Черт вас разберет, что вы там достаете, — проворчал милиционер, остановившись, — а из-за вас попадет.

— Уж минуты не может без своей газеты обойтись, — сказала женщина в платке, раздраженно поведя плечами и недоброжелательно посмотрев на господина, читавшего газету. — Человек честью просит уважить, так нет, назло вот буду читать и бумагой шуршать.

— Такие — уважат, от них жди.

— Вот и читать, мол, не хочется, а буду в руках держать, потому что законом запрещено, — продолжала женщина.

— Эй, эй, куда там становишься! — крикнул рабочий на женщину с ребенком.

— Куда надо, туда и становлюсь.

— Не куда надо, а на чужое место лезешь.

— Ау тебя замечено, что ли, это место! Коли это твое место, ты тут и стой.

— Правда, он тут стоял. Чего разбрехались! — заговорило несколько голосов.

— Нет, без записи хуже нет, — сказал кто-то. Некоторое время все молчали, потом вдруг заговорили:

— В самом деле, какого черта они выдумывают, а ты мучайся. И так ночь не спамши.

— На него обижаться нечего, — сказал старичок в тулупчике. — Человек простой, необразованный, может, и липшего перехватил, что ж изделаешь-то? Ведь он не нахальничает, а честью просит.

Все опять замолчали.

— Прежде, когда продукты в магазинах выдавали, номера мелом на спинах писали, — сказал рабочий, заплевывая в руках докуренную папироску.

— Правильно, — согласился старичок в тулупчике и обратился к милиционеру: — Эй, почтенный, а что, ежели мы тут мелом орудовать будем?

— Чего?

— Ежели, говорю, мелом писать будем, это — ничего?

— Где писать?.. Все равно запрещено, — торопливо прибавил он.

— На своих спинах прежде разрешали, когда продукты выдавали.

— На спинах — сколько угодно, а только листов чтоб не было.

— Разрешил. Я говорил, что хороший человек. А что ежели требует, так это тебя на его место поставь, ты тоже так будешь.

— Верно, верно. Не шуршите вы там бумагами. Приспичило…

— Вот бессознательное стадо, — сказал господин, тихо обращаясь к даме в шляпке.

Та махнула рукой и отвернулась.

— Стойте, — крикнул рабочий, — зачем одежду марать? Мы и без мелу в лучшем виде управимся. — Он вынул из кармана огрызок химического карандаша и. послюнявив его, ни слова не говоря, подошел к стоившему у самой двери сонному человеку, первому в очереди.

— Давай руку…

— Зачем тебе руку? — спросил тот озадаченно.

— Давай, говорю. Плюнь на ладонь и растирай. Ъш… Ну, вот тебе номер. Первым стоишь?

— Первым, милый.

— Ну, первым и пойдешь.

— Спасибо, родной.

— Второй номер, подходи.

— Вот молодец-то! — сказала женщина. — И человека тревожить не надо, и самим хорошо.

— Черт знает что! — сказал господин с газетой.

— Ничего, батюшка, после сотрешь, — сказал старичок в тулупчике.

Все подставляли свои руки, плюнув предварительно в ладонь, и отходили, как в церкви отходят после благословения и прикладывания к кресту. Только какой-то высокий старик с длинной седой бородой и староверским видом вдруг воспротивился:

— Не хочу антихристову печать ставить.

— Да какая тебе антихристова! Сам же и напишешь свой номер.

— Не хочу…

— Ну, вот возьмите его… Десятый номер кто?

— Я, батюшка, — сказала старушка, продираясь через толпу.

— Получай и ты. Что ж ты полную ладонь-то наплевал! — крикнул рабочий, остановившись в затруднении перед солдатом в рваной шинели. — Вылей!

— Что ж ему, слюни вольные, — сказал кто-то.

— Черт ее знает, написали и неизвестно что, — говорил человек в чуйке, поднеся близко к глазам и разглядывая свою ладонь, — не то четыре, не то семь. Грамотеи…

Когда очередь дошла до дамы с господином, оба покраснели и заявили, что будут стоять без всякой записи и чтобы от них отстали.

— Ай обиделись? — спросил кто-то из толпы.

— Да. Беда с этими господами. Что ни шаг, то обида.

Когда господин с дамой хотели занять