— На базаре уже без ошибки будет, — сказал красноармеец с патронами, — мы один раз так-то (он усмехнулся и покачал головой) как налетели на этот базар, как начали в воздух палить, а наш командир — чудак был! — кричите, говорит, что немцы. Какие тут немцы… Ладно, мы палим, а сами во всю глотку. Немцы, немцы, спасайтесь!.. Что тут было… Как лошади пошли скакать промеж телег, да по горшкам, бабы-торговки, эти —.кто куда. А мы гикнем, гикнем, да залп в воздух. Сколько тут нам досталось всего — не перечтешь.

— И скажи, братец ты мой, вот теперь как образовали немножко, так иной раз сами привозят. Стали закон понимать.

— Закон без битья ни за что не поймешь, — сказал рябой, — это уж такая штука.

Все замолчали.

А рябой посмотрел на солнце и сказал:

— К ночи приедем. Как раз. Жалко, что месяц будет.

[1920]

Нахлебники

Дворник сидел на табурете среди набросанных на полу обрезков кожи и чинил сапоги. На другой табуретке сидел его приятель, истопник из соседнего дома, в старом пальто и с черными от сажи руками.

— К тебе из тридцатого номера приходила жена музыканта этого, — сказала, войдя в комнату, жена дворника, маленькая старушка в теплом большом платке, завязанном под плечи на спине узлом. — Христом богом просила помогнуть дровец ей расколоть.

Дворник ничего не ответил, с сомнением посмотрел на кусок кожи, который он взял из ящика, и, бросив его обратно, стал рыться, ища более подходящего.

— Ну, прямо смотреть на них жалко, — сказала старушка, уже обращаясь к истопнику. — дров наколоть у ней силы нет, а мужу — музыка, говорит, не позволяет. Белье стирать не умеет, хлебы ставить тоже. Уж намедни сама пришла ей поставила.

— Вот нахлебники-то еще, наказал господь, — сказал дворник.

— Да, уж кто с мальства к настоящему делу не приучен, тому теперь беда, — сказал истопник, покачав головой.

— Прямо несчастье с ними, — продолжала старушка, размотав с головы платок и бросив его на стол. — Это у нас знаменитость, говорят.

— Теперь знаменитостью этой никого не удивишь, — сказал дворник.

— Не очень, стало быть, нуждаются?..

— Да, теперь дело подавай. А то коли дров колоть не умеешь, знаменитостью своей не согреешься.

— Господи батюшка, в квартире у них холод, грязь… живут в одной комнате, так чего у них в ней нет: и корзины, и сундуки, и посуда; прямо как морское крушение потерпели.

— А что ж музыкой-то — не зарабатывает?

— Теперь зарабатывает тот, кто работает. Ау них всю жизнь только финтифлюшки да тра-ля-ля.

— Отчего ж не позабавиться, — сказал истопник мягко, — господь с ними. Вреда ведь никакого от них…

— Играй себе, пожалуйста, против этого никто не говорит, да для всего надо время знать. А то вот теперь сурьезное время подошло, а они…

Истопник хотел что-то возразить, но дворник перебил его:

— Намедни еще горе: труба у них в железной печке развалилась. Опять прибежала. Подмазывай им трубу. Вот то-то, говорю, кабы муж работать умел, тогда бы лучше было, а то и себе плохо, и людям вы в тягость. Так что ж ты думаешь — разобиделась. Он, говорит, всю жизнь работает, его вся Европа знает. Затряслась вся, да и в слезы.

— А сама, сердешная, все на мясо смотрит — обедали мы, муж из деревни свинины привез. Я говорю: что это вы смотрите? Она покраснела вся, завернулась и ушла.

— Уж очень их трогает, что прежде на них чуть не молились, а теперь дрова заставляют колоть, — заметил дворник. — Кто работает, тот и сейчас сыт и тепел. Возьми хоть прачку, какие деньги зарабатывает.

— Потому, дело нужное.

— Вот то-то и оно-то…

— Вот у нас тоже в нашем доме актриса… — сказал истопник, улыбнувшись и покачав головой, — забыл, как ее… тоже, говорят, в свое время на всю Европу была. Так, бывало, господи… Иностранцы к ней приезжают, цветов одних сколько… В газетах печатали, как пошла, как села…

— Теперь, брат, цветы отменили…

— Под категорию не подходят?

— Вот-вот…

— Они осенью добивались в одну категорию с рабочими попасть. Чтобы хлеба больше выдавали.

— Работа трудная?..

— Это-то они знают… — сказал дворник, — нет, ты сначала пойди поработай, а то все в нахлебники норовят.

— Господи, да ведь есть-то хочется, — сказала старушка.

— Ежели теперь без работы всех кормить, таки дельные которые все с голоду подохнут.

— Вон, опять сюда идет, — сказала старушка, посмотрев в окно.

— Э, черт полезут теперь. Не пускай, скажи, что дома нету.

Жена дворника, растерявшись, вышла в переднюю.

Из передней послышался женский голос, взволнованно говоривший: «Ради бога, хоть немного, а то мужу нельзя колоть, у него сегодня вечером концерт. Замерзаем положительно».

— По музыкам бы не ездили, вот бы не замерзали, — проворчал дворник.

— Да ведь для вас же, дикари, звери, о, боже мой, — крикнул из передней женский голос, и наружная дверь хлопнула.

Старушка, расстроенная до слез, вошла в комнату.

— Говорил, не пускай, — крикнул сердито дворник.

— Да она только в переднюю и вошла-то…

— И в переднюю пускать не надо. «Для вас же»… сами навязываются, а потом попрекают.

— Вон, вон, сам вышел с топором.

Все подошли к окну и стали смотреть.

Из подъезда вышел с топором седой господин с длинными волосами, в шляпе. В руках у него был топор и толстое березовое полено.

— Ну-ка, господи благослови, в первый раз за дело взяться, — сказал дворник.

Седой господин поставил полено около порога и, зачем-то посмотрев на свои руки, стал колоть. Дворничиха вздохнула и сказала:

— Ну, беда тому чистая, кто с малых лет к настоящему делу не приучен.

1920

Плохой председатель

На собрании жильцам дома было объявлено, что с нынешнего дня начинается санитарная неделя и они обязаны вычистить все лестницы в доме и весь навоз со двора.

— Уж не знают, что и придумать, — сказала женщина в платке.

— То три месяца не заставляли, а то вдруг, пожалуйте, в одну неделю все им вычищай, — говорили разные голоса.

Все вышли во двор и стояли в ожидании, когда заставят работать.

— Кабы знали, что чистить придется, не валили бы зря.