– Кэт! – Росс неожиданно крепко хватает меня за руки, в глазах его сверкает гнев. – Почему ты сидишь в темноте и холоде, вспоминая события двадцатилетней давности? Я понимаю, последние несколько дней…

– Дедушка ни разу не возвращался из Миссии рано, – говорю я. – Никогда!

Росс выпускает мои руки.

– А в ту ночь вернулся.

– Почему? По пятницам он всегда засиживался допоздна. Откуда он узнал? Не от тебя ли?

– Кэт, ты серьезно?! Сперва обвиняешь меня в убийстве жены, потом говоришь, что я запер тебя в этом чертовом доме, а теперь – что? Думаешь, я был в сговоре с твоим двинутым дедом?

– Конечно, нет. – Какой в этом смысл? Никакого. Голова раскалывается, сердце колотится, мысли несутся все быстрее и быстрее.

Я пытаюсь протиснуться мимо Росса; фонарик случайно освещает кирпичную стену на противоположном конце прохода и черный крестик, нарисованный маркером в полуфуте от земли. Я опускаюсь на колени и трогаю ее пальцами, вспомнив письмо Эл: «МЕСТО ПОМЕЧЕНО КРЕСТИКОМ». Вот оно! Здесь висел портрет пиратского капитана Генри Моргана на фоне Острова, который написала Эл.

Мама знала, что в проулке между нашим и соседским домом есть запертая на засов дверь, которая ведет в палисадник без калитки. И еще она знала, что мне слабо́ вылезти через окно-люк и перебраться с крыши прачечной на стену между участками. Ей так и не удалось побороть мой страх высоты – ни уговорами, ни угрозами. Мы с Эл должны были уйти вместе, потому что не могли покинуть друг друга, пока живы. Но лучше всего мама усвоила то, чему научила всех нас Зеркальная страна: путь к спасению есть всегда! И этот путь лежал сквозь стену между нами и соседями.

У Энди Дюфрейна ушло двадцать семь лет на то, чтобы проложить туннель и сбежать из тюрьмы Шоушенк. Мама сказала, что у нас есть всего пара недель, однако нам следует соблюдать не меньшую осторожность, чем Энди. Мы верили ей безоговорочно и никогда не возражали. Эл ухватилась за ПЛАН обеими руками и ногами, хотя бы для того, чтобы пойти по стопам своего любимого героя. А я сделала так же, как и всегда, – последовала за сестрой.

Мы использовали не геологический молоточек, а тяжелый молоток-гвоздодер, от которого болели руки и плечи. Устав, прислонялись к прохладным камням Зеркальной страны и слышали мамин ровный, спокойный голос, раздававшийся из кладовой у нас над головами – она делала вид, что читает нам вслух, учит тому, что мы уже усвоили.

Растущую дыру мы прятали за портретом Генри Моргана, осколки кирпича и цемента засыпали в картонные коробки и подставки от зонтиков на «Сатисфакции». Когда они наполнились, мама пришила потайные карманы внутри штанин наших тюремных роб. Энди Дюфрейн называл их «обманками»: длинные узкие мешочки, которые можно опорожнить, дернув за веревочку в обычном кармане, рассыпая доказательства своих раскопок по всему прогулочному двору Шоушенка. И мы тоже насыпа́ли в «обманки» камешки и истолченные кирпичи, потом медленно брели через кухню и буфетную (если нам не везло, то мимо дедушки, закатывавшего глаза и восклицавшего: «Вот они опять, скованные одной цепью!») и спускались на задний двор. Там мы маршировали кругами, пиная серебристые и серые камешки, дергали за веревочки и незаметно рассыпали свои тайны, совсем как Энди Дюфрейн. День за днем, снова и снова, потому что мама слишком боялась. Хотя дедушка, вероятно, не знал о Зеркальной стране и был глух как пень, назвать его дураком ни у кого язык не повернулся бы.

– Кэт, давай поговорим! Что происходит?

…Я сорвала капитана Генри со стены и замерла перед темной дырой. Эл ущипнула меня за руку, толкнула вниз. «Мы должны идти!» Потянувшись за рюкзаком, я оцарапала колени об холодную землю. И тут мы услышали жуткий звук: рычаг на электрическом щитке опустился, и лампочка погасла, оставив нас в кромешной темноте. Дверь в Зеркальную страну распахнулась, Эл всхлипнула. Задрожали ступени, раздался мамин вопль. Я полезла в дыру, понимая, что мы не успеем…

Рев, подобный горячему ветру, грому, буре, вырывающей с корнями железные деревья и баньяны, оползню из грязи и камней. «И куда вы, мать вашу, намылились?» Удары кулаков, пинки, прерывистое дыхание. В кои-то веки я не чувствовала вообще ничего! Эл вскрикнула, схватилась за мое пальто и исчезла, выдернутая мощным рывком. И секунду, всего одну секунду, я продолжила путь без нее, протискиваясь к спасению, цепляясь за неровные края лаза волосами, руками, одеждой.

Но после этой секунды не было ни свежего воздуха, ни ночи, ни осенних запахов костра или гниющих листьев. Ни свободы, ни лаза. Пальцы скребли землю и обломки кирпичей, упираясь в препятствие, блокирующее ход с той стороны. Холодное, твердое и невероятно тяжелое. Я представила африканского слона в железной кольчуге, танк с орудийными башнями и черными цифрами на корпусе. «Ты не пройдешь!»

А потом меня затащили обратно в Зеркальную страну, ударив головой о камень. Ругань, громкий раскатистый смех. Мама лежит ничком и не шевелится, холодный луч серебристого света падает ей на волосы и окровавленный висок.

Мертвые огни! Синяя Борода наконец настиг нас…

– Что это было? – глухо спрашиваю я. – Ящик с песком? Мусорный бак?

– В смысле?

Закрываю глаза. Их жжет, хотя слез нет и в помине. Отталкиваюсь от садовой стены, встаю и заставляю себя посмотреть на Росса.

– Ты загородил выход в проулок возле своего дома. Придвинул что-то к лазу, и мы не смогли выбраться.

– Нет, конечно, нет! – с ужасом восклицает он. – Я всегда был на вашей стороне! Я сам ненавидел старого гада! Я вам помогал! Разве я мог причинить тебе вред?

– А как насчет Эл?

– Нет.

– Ты ее убил?

Росс хватает меня за руки.

– Нет! Какого черта ты городишь, ведь я любил – я люблю – вас обеих!

Я перевожу дыхание.

– Ты лжешь про события той ночи. Росс, я все знаю! Лаз заблокировали с твоей стороны! И если ты лжешь о том, что случилось тогда…

– Это все Эл! И этот чертов дом, будь он неладен! – Росс умолкает, отпускает мои руки. – Послушай, последние несколько дней – да что там, недель! – выдались тяжелыми. Поднимайся наверх, и мы обо всем поговорим, обещаю…

– Никуда я не пойду!

Именно здесь мне удается вспомнить, здесь я снова становлюсь собой прежней. Пока Росс не настолько меня пугает, чтобы от этого отказаться.

Он поднимает ладони.

– Ладно, оставайся, если тебе так угодно. Я схожу наверх, отопру двери, потом принесу чего-нибудь выпить, и мы поговорим.

Я не отвечаю. Буря снаружи утихает, раскаты грома и треск молний отдаляются, дождь уже не барабанит, а тихо шелестит по крыше. Росс с улыбкой подходит ближе, целует в щеку. Кожа гладкая – неужели побрился специально для меня? Я содрогаюсь.

Он оставляет мне керосиновую лампу и удаляется по скрипучей лестнице.

Я достаю из кармана телефон. Сигнала нет, Рэфик не перезвонила. Мне следовало бы испугаться, особенно учитывая, что Росс обещал вернуться с выпивкой, но я не боюсь. Чувствую странное спокойствие, словно происходящее не имеет ко мне никакого отношения. Наверное, отчасти из-за того, что двадцать лет назад здесь осталась половина меня. Прижимаю холодные пальцы к щеке и до сих пор ощущаю прикосновение Росса.