– Пожалуйста, Юкико-чан, не надо. Прояви милосердие.

УБЕЙ ЕГО.

Юкико стиснула зубы, губы кривились, в горле клокотала ярость. Слезы застили глаза. Даичи все еще сидел, застыв как лава, не страшась, прислушиваясь к кипению горя, готовому перерасти в крик. Юкико сильнее прижала нож к горлу, и под лезвием показалась кровь, струйкой стекавшая по груди.

Глядя прямо в глаза Юкико, Даичи произнес твердым, как сталь танто, голосом.

– Всему когда-то приходит конец. Почему не здесь и не сейчас?

Юкико вздохнула, будто ей не хватало воздуха, и с шипением выдохнула, ослепленная яростью. Она схватила Даичи за грудки, сжав нож так, что побелели костяшки пальцев, и мир под ногами рухнул.

– Обещай мне.

ОН ЛИШИЛ ТЕБЯ МАТЕРИ.

Она сморгнула слезы.

– Я…

ОН ПРОСИТ ТЕБЯ, А ТЫ ЕЩЕ ДУМАЕШЬ.

Буруу смотрел на нее из темноты блестящими, как стекло, глазами. Она чувствовала, как внутри нее черной волной разливается ярость, неутоленная жажда крови и ненависти. Она изо всех сил пыталась оттолкнуть ее, чтобы успокоиться и в тишине все обдумать и принять решение.

УБЕЙ ЕГО.

Танто в ладони стал тяжелым, как свинец. Она посмотрела на клинок и вспомнила блеск стали среди капель дождя. Звук рвущейся бумаги. Отрубленные перья на палубе «Сына грома». Плач Каори заглушал рев бури. Юкико взглянула на женщину и опустила взгляд на доски, тяжело дыша.

– Милосердие, – прошептала она.

Мой отец…

ЧТО?

Она чувствовала, как пульсирует кровь в голове. Как покрываются холодным потом ладони.

Когда он рубил твои крылья, ты ненавидел его или нагамаки в его руках?

Арашитора неподвижно застыл, и сквозь животную ярость пробилась вспышка холодной логики.

ЭТО НЕ…

Ты ненавидел оружие, Буруу? Или руку, которая его держала?

Юкико крепче вцепилась в воротник Даичи, и лицо ее исказилось от боли, по щеке текла одинокая слеза. В мир вернулись громкие звуки и яркие цвета – кроваво-красный огонь, отраженный холодным металлом.

Старик схватил ее за запястье и сжал, пристально глядя в ее глаза.

– Обещай мне!

– Обещаю, – тяжелые слова помимо воли сорвались с ее губ.

Нож выпал из рук, воткнувшись в доски у ног Даичи. По узорчатому лезвию текла кровь, собираясь в желобке, омывая узорную сталь. Она ослабила хватку и оттолкнула старика. Дыхание сбилось, губы дрожали. Руки тряслись, во рту было сухо, и высоко вздымалась грудь. Она вытерла рот тыльной стороной ладони.

Даичи остался лежать, вытянувшись, там, где она толкнула его, и в его глазах сквозила растерянность. Он коснулся раны на горле – тонкой красной полоски, кровь из которой струйкой текла по груди. Достаточно глубокая рана, чтобы помнить о ней. Но недостаточно глубокая, чтобы убить его.

– Почему?

ДА. ПОЧЕМУ?

– Йоритомо, – Юкико сцепила руки, чтобы они не дрожали. – Это его вина. Он приказал вам убить ее. Если бы вы отказались, убили бы вас, а сёгун просто отдал бы приказ другому. Вы – просто инструмент. Оружие. К тому же сломанное.

Каори проползла по полу и обняла отца за шею. Сквозь слезы Юкико не могла прочесть выражение лица старика. Облегчение? Разочарование?

– Вы заслужили наказание, – Юкико переводила взгляд с отца на дочь. – Но она ни в чем не виновата. И, честно говоря, Даичи-сама, твоя смерть не вернет мою мать. – Ее голос дрогнул, почти прервался. – Да, ты лишил ее жизни, но убил ее не ты.

…ЙОРИТОМО.

Да.

ОН – РУКА, НАНОСЯЩАЯ УДАР.

Да.

Юкико нагнулась и выдернула свой танто из лужицы загустевшей крови. В небесах снова грянул гром, едва не расколов мир, и Юкико вздрогнула. Она сунула лезвие в ножны и вытерла слезы с глаз.

Пришло время отсечь эту руку.

Девочка стояла на палубе неболёта, держа за руку мать. Их глаза вспыхивали удивлением, когда они смотрели на город, раскинувшийся под ними, наполненный ядовитыми клубами дыма чи. Он пеленой висел над улицами, накрывая одеялом десятки, сотни, тысячи снующих людей, непрерывный поток разнообразных картинок и звуков, приправленных маслянистым, прогорклым запахом. Город Киген был живым, дышащим существом, животным в извивающейся шкуре: люди вцепились ему в бока, как целая армия клещей. Она и представить не могла ничего подобного.

Сверху город напоминал сложный, прекрасный и ужасный, запутанный лабиринт кривых дорожек и переулков, вьющихся меж покрытых трещинами стен выцветших зданий. Широкая выложенная кирпичом площадь – его сердце, от которого артериями расходятся мощеные улицы, расползаясь узорами лабиринта, словно каракули маньяка. На холме – куда ни кинь взор – крыши, крыши и крыши, величественные, широкие, окруженные низкорослыми садами, увенчанные красными флагами. Над кучкой сгорбившихся заброшенных скотобоен возвышается пятистенное здание, напоминающее кулак, опутанное трубами, резервуарами и плюющимися дымоходами. Это должно быть перерабатывающий завод, из недр которого длинной кишкой тянутся ржавые трубопроводы, направляясь на север, в Главпункт. Змеятся грязные реки, сбрасывающие в воду залива сажу и жидкие отходы, по улицам мечутся кучи мусора, подгоняемые морским бризом. В воздухе висят языки черной дымки, небо покрыто грязными потеками, парящими над коростой из бетона и кирпича на коже гавани.

Корабль мягко ткнулся в причальный шпиль. Облакоходы быстро и крепко привязали судно толстыми канатами к ржавым креплениям. Юкико вскарабкалась к отцу на спину, задыхаясь от волнения, пока он спускался по ступенькам. Ее новые очки соскользнули с носа, и она потуже затянула ремешок за головой. Она посмотрела на мать, быстро и уверенно спускающуюся за ними, татуировка лисы на руке гордо выставлена на всеобщее обозрение.

– Мама, – позвала Юкико. – Посмотри, сколько людей.

– Да, Юкико, – она улыбнулась дочери. – Очень много.

– Папа, почему их так много?

– Это столица Шимы, – он улыбнулся, потрепав ее по голове, когда его ноги коснулись земли. – Сюда стекаются люди со всей Империи. Храбрые воины, торговцы, священники. Рано или поздно каждый человек направляет свои стопы в Киген.