Наступил день, когда лесники получали зарплату. Все они из своих деревень прибывали в Красавино, откуда автобус увозил их в сторону города, в лесничество. Там они получали наставления и порицания лесничего. Встречались с покупателями дров и строительного леса. А также получали зарплату, неторопливо и важно засовывая в карман невеликие деньги, которых ожидали их жены, пребывавшие в страхе за своих, любителей выпить, мужей.

И на этот раз Суздальцев соединился с ними на автобусной остановке. Лесники по случаю визита в лесничество были не в обычных резиновых сапогах и походной поношенной одежде, а принаряженные, в чистых рубахах и пиджаках. Приехавший издалека хромой Капралов нацепил форменную фуражку с начищенными до блеска дубовыми листьями. Все они ожидали автобус, степенно переговаривались, когда на дороге показался шальной грузовик. Шумно затормозил на остановке. Из дверцы высунулся возбужденный совхозный водитель:

— Ну, вы, короеды, лес у Тереньтьевского болота горит! Огонь на бор перекинется, тогда Мартюшинской ферме хана. А вы тут губы развесили!

Весть была внезапной и грозной. Горели еловые посадки, густые, с множеством сушняка, сцепившиеся в непролазную чащобу. Эти посадки тянулись от болота широкой полосой, сужались клином, шли тонкой лентой, примыкая к красному сосновому бору.

— Откуда огонь? — спросил шофера Ратников, помрачневший, обеспокоенный, мгновенно оставивший свои обычные шуточки.

— От болота. Должно, туристы костер запалили. Надо в город звонить пожарным.

— Стой здесь. Сейчас топоры и лопаты достанем. Отвезешь на пожар.

Все, кто ни был, и Суздальцев с ними, пошли по домам, забирая у хозяев топоры и лопаты. Наказали идущему в совхозную контору зоотехнику звонить в город. Сами повскакали в кузов, забросали инструмент, и воспаленный грузовик развернулся и помчал их туда, где случилась беда.

Сидя в трясущемся кузове, среди ссутулившихся лесников и звякающих топоров и лопат, Суздальцев издалека увидел бледный дым — горел сухой смоляной лес, не оставляя копоти.

— Зачем к болоту гонишь? — крикнул в кабину Полунин. — Там не спасешь. Давай заезжай со стороны бора. Там перекопать землю, еще успеть можно!

Грузовик съехал с дороги, затрясся по проселку, уткнулся в покрытый кочками луг на краю посадки и встал.

— Разворачивайся и дуй в Мартюшино. Вези народ, а мы тут от бора огонь отсечем.

Грузовик укатил, а они бежали, спотыкаясь о кочки, к серебристо-коричневым, почти лишенным зеленой хвои посадкам, из которых исходил сужавшийся клин. Тянулся вдоль луга к бору, с красными высоченными соснами, с туманной синевой вершин, которые, казалось, уже начинали дымиться.

Их было шестеро. Трое из них — Капралов, Кондратьев и Ратников — стали рубить молодые елки, вгрызаясь в их хрустящую путаницу. Подныривали под сухие ветки, ударяя топорами в стволы. Срубленные деревья они оттаскивали назад, освобождая пустой коридор, стараясь отсечь посадки от бора. Другие трое, и вместе с ними Суздальцев, орудовали лопатами. Рыли противопожарную борозду, расширяя защитное пространство между приближающимся пожаром и туманно-красным бором.

Звенели топоры, хрустели падающие елки. Лопаты врезались в серую сухую землю, рассекая корни, сдирая слой сизого лишайника и кусты глянцевитой брусники. Суздальцев орудовал лопатой, вонзая острие в землю, глядя на близкие посадки. Пожар еще не был виден, но его приближение оповещал отдаленный гул и начавшийся ветер, дувший прямо из чащи, несущий сладковатый самоварный дым.

Лесники работали надрывно, яростно, как единая артель, понимавшая смысл своей неистовой работы. Суздальцев поспевал за ними, мускулы его дрожали от напряжения, лопата с треском перерубала корни. Он вдруг увидел, как мимо, из посадок, стелясь по мхам и лишайникам, выскользнули две белки, большими скачками промчались в сторону бора, спасаясь от огня. Из посадок стали вылетать лесные птицы, по одной, парами, целыми стайками. Молча, взмывая и опускаясь, летели в сторону недвижных сосен. За ними, невидимый, гнался пожар. Рыжие муравьи из подземного муравейника тянулись со своими яичками, все в ту же сторону, прочь от посадок, вытягиваясь по незримым линиям, которые прочертил страх.

Суздальцев глядел на убегающих тварей. Ощутил тот же, что и они, ужас, роднивший их всех перед лицом беспощадной стихии. Преодолел страх, стал копать с удвоенной силой.

Они копали, рубили, обливаясь липким горячим потом. Пожар приближался. Казалось, кто-то огромный продирается сквозь посадки, хрустя сапогами. И оттуда, откуда он приближался, тянуло жарким дымом, едким запахом скипидара и горячей смолы, от которого слезились глаза. Еще не было огня, но над вершинами летели кусочки пепла, прах сгоревшей хвои. Хватая ртами едкий дым, они рубили и копали, словно торопились успеть до наступления врага, который был уже рядом, опережал их в своем яростном неодолимом стремлении. Суздальцев подумал, что вот так копали противотанковые рвы на подступах к Москве. Так торопились отрыть окопы перед наступающим танковым валом.

Огонь показался среди черных ветвей, красный, шумный. Было видно, как он прогрызает в посадках дыры, дует в них сквозняком, просовывает свои лижущие языки. Суздальцев чувствовал, что эти языки достают до него, хватают за руки, жалят лицо.

Они работали, а их обдувало из леса огромной паяльной лампой. Им приходилось отступать и пятиться, чтобы не попасть под шипящее жало. Они продолжали работать, и их рабочая артель превратилась в боевой взвод. Суздальцев, пугаясь близкого огня, заслоняясь от жгучего ветра, знал, что не уйдет, останется в бою, не погрешит против военного братства.

Капралов на своем протезе, выставив негнущуюся ногу вперед, нагибался, скалился, вгонял топор в древесный ствол. Ратников, весь красный, с набухшими на лбу жилами, крепким ударом подсекал елку, отбрасывал ее колючий ком в сторону. Кондратьев хватко, точно целился в ствол у корня, сильным ударом срубал дерево и тут же бил топором в другое. Рядом с Суздальцевым копал Одиноков. Обычно вялый, бесстрастный, он работал теперь яростно, бурно, швыряя дерн в сторону пожара, словно хотел завалить землей близкое пламя. Полунин, длинноногий, гибкий в спине, поддевал на лопату вырванный ком земли, кидал его назад через плечо. Суздальцев видел их преображение в беде, их самозабвение, какое бывает в неравном сражении.

И в нем самом была эта одержимость, готовность скорее погибнуть, чем побежать прочь.

Им удалось создать пустое пространство, в нескольких местах рассечь перешеек, по которому огонь бежал к бору. Натыкаясь на земляную борозду, упираясь в вырубку, огонь останавливался. Начинал обтекать преграду, искал брешь в обороне. Он уже бушевал совсем рядом. Было видно, как чернеют в сплошном рыжем пламени голые, потерявшие ветки стволы. Как огонь переносится с одного дерева на другое. Елки стояли в огненных юбках, и огонь задирал их, обнажая тощий ствол. Было невозможно дышать. Тело жгло через ткань одежды. Казалось, на спине вздувается больной кипящий волдырь.

Суздальцев увидел, как у елки отломилась косматая горящая вершина, полетела в их сторону и вцепилась в Полунина, как яростный когтистый зверь. Полунин отбивался от красных когтей, сбивал с себя бешеного зверя. Упал, и на нем горела одежда. Все кинулись к нему, сбивали пламя, вырывали из куртки колючие дымящие ветки, оттаскивали его подальше от пламени. Суздальцев увидел, как по лугу бегут люди, вооруженные лопатами, подскакивают на кочках две пожарные машины. Подкатили и пожарные, с ходу разматывая асбестовый шланг, направили в огонь стеклянные, красные струи.