Чтобы не попасться в руки правосудия, Мейдоффу требовались и самообладание, и умение планировать, и хитрость. Он не был невменяемым в юридическом смысле этого слова. Он действовал не по принуждению. Никто не приставлял ему пистолет к виску, не шантажировал, ничего у него не вымогал, его семья не голодала. Да, как и у любого другого человека, у Мейдоффа имелся мозг, представляющий собой каузальный механизм. И что с того? Никакому адвокату не удастся убедить суд, будто Мейдофф провернул свою аферу случайно или не ведал, что творит. О свободе воли здесь даже упоминать незачем. Чтобы признать Мейдоффа ответственным, достаточно наличия у него самоконтроля, намерения и осведомленности при отсутствии оправдательных обстоятельств. Этого требует здравый смысл, и того же требует закон[255].

Означает ли постулат «свобода воли — это иллюзия», что нет никакой разницы, обладает мозг самоконтролем, лишен его или обладает частично? Предположение, что самоконтроль не имеет значения, идет вразрез с данными нейробиологии. Самоконтроль — это функция мозга, которая развивается в детские годы и может нарушаться из-за травмы или наркотиков, в состоянии зависимости или болезни вроде менингита. Самоконтроль демонстрируют грызуны, проявляя способность пренебречь немедленным вознаграждением ради более крупного, которое последует чуть позже. Они могут прерывать уже начатое действие, обуздывать саморазрушительные желания и т. п. И это я по-прежнему о крысах. Поэтому трудно поверить, что никто из людей вообще не обладает самоконтролем. Наоборот, способность к самоконтролю у человека гораздо выше, чем у крыс. Мы откладываем вознаграждение на очень долгий срок, мы умеем прерывать начатое действие и не отвлекаться на соблазны, когда идем к цели. Пусть не безупречно, и пусть не всегда, но все же довольно регулярно большинство людей это проделывает.

Таким образом, если вы действуете намеренно, знаете, что делаете, находитесь в здравом уме и вас ни к чему не принуждают (к вашей голове не приставлен пистолет), то вы несете ответственность за свой поступок. Эти простые критерии вполне применимы на практике[256]. Юридический же подход к уголовным делам обычно требует внимания к жизненным обстоятельствам во всей их сложности. Если вы, допустим, убили человека в результате самообороны, можете требовать смягчения наказания. Учет нюансов в судебной практике происходит на всех трех этапах уголовного процесса — при установлении вменяемости, установлении вины и вынесении приговора. Какой из них хотели бы упразднить те, кто отрицает свободу воли? Все три? Только установление вменяемости? Только приговор? Только установление вины?

Иногда отрицающие свободу воли совершенно не возражают против изоляции преступников от общества и просят лишь не называть всех этих Берни Мейдоффов негодяями и не твердить, что они в ответе за сознательно причиненный ущерб и горе. И хотя эти призывы вполне могут быть проявлением доброты и сочувствия, мне они кажутся несколько ханжескими. Если хотите сообщить Берни Мейдоффу, что его мозг представляет собой каузальный механизм и поэтому ответственности на нем никакой и он вовсе не негодяй, сообщайте, пожалуйста. Если вам это чем-то поможет, возможно, оно и неплохо. Однако пострадавшим от махинаций Мейдоффа все эти сентенции, наверное, встанут поперек горла.

Наконец, полезно узнать, что на этот счет думают юристы. Приведу слова Стивена Морса, преподавателя Школы права Пенсильванского университета:

Что мы можем вынести из всего этого применительно к совести и механизмам ее функционирования? С точки зрения нейробиологии уже вполне очевидно, что суждения совести подразумевают разного рода взаимодействия и интеграцию данных, присвоение оценок, распределение внимания, моделирование и подражание, эмоции и самоконтроль. Если мы ищем точный ответ, почему приличный вроде бы человек поступает не по совести: берет взятку, совращает ребенка, лжет под присягой, — нам придется признать, что подобного однозначного ответа нейронаука дать пока не может. Впрочем, и психология тоже. Начнем с того, что, несмотря на общие закономерности, нейронная сеть у каждого из нас все-таки своя. И на данном этапе определить особенности мозга конкретного человека можно, лишь изъяв его.

Однако не исключено, что уже в ближайшие лет десять новые технологии и новые знания позволят нам сказать гораздо больше, чем сейчас, пусть хотя бы в общих чертах. И даже в этом случае ответ нейробиологии вряд ли будет точным и исчерпывающим. Если повезет, он окажется информативнее привычных объяснений, что преступник — негодяй, или поддался проискам лукавого, или его «оно» восторжествовало над «супер-эго», или у него случилось помрачение рассудка.

Вопросы, связанные с накоплением знаний о нейробиологической основе нашей социальной жизни, затрагивают самые разные сферы нашего существования. Одна из таких сфер — уголовное право. Как отразятся на нем эти знания, пусть не в ближайшем будущем, но хотя бы в отдаленном?[258] Еще один ряд вопросов касается клинической практики — помощи тем, кто страдает от психологической травмы, мешающей участвовать в тех самых социальных взаимоотношениях, которые нужны для исцеления[259]. Учитывая, как меняется наш социум под воздействием информационных технологий и социальных сетей, неплохо было бы выяснить, не становятся ли нездоровые формы изоляции от общества вариантом нормы. Как влияют на наше психическое состояние социальные сети, приводя к повсеместному росту социальной изоляции?[260]

Кроме того, целый ряд вопросов вызывают данные политологических и нейробиологических исследований, свидетельствующие о нейробиологической (вероятно, генетической) предрасположенности к тем или иным идеологическим и политическим взглядам. Поможет ли нам это знание лучше понимать друг друга или, наоборот, только разобщит? Побудит ли искать практические способы разрешения разногласий или просто даст людям больше поводов записывать друг друга в нравственные уроды?