Он попытался заговорить, не успев отдышаться:

— Там такое дерьмо творится, босс. Уф, боже ж ты мой.

— Что случилось? — спросил Тилу, поправляя очки на носу.

— Гребаные террористы, босс. Они подожгли машину.

— Террористы? — сердце Тилу чуть не остановилось.

— Фигура речи, фигура речи. Все они — последователи этого Бабаджи[66]. Ну, или Махараджи, или как его там. Ха, да они не последователи, а скорее его армия.

— Перестань кричать, — прошипел Тилу. — Ты хочешь умереть здесь?

— Извините, извините, сэр. Тут вот в чем дело… Какая-то женщина… из тех, кто там живет, — он кивнул в сторону забора, — написала письмо в газету, сэр. О том, что этот Бабаджи использует и насилует их. Весь мир думает, что они там святые и от сердца служат своему Махарадже. Те люди у ворот, они просто в бешенстве, сэр. Говорят, что скоро сюда прибудут люди из прессы, да и полиция тоже. Говорят, этот Махараджа заправляет секс-торговлей.

Тилу попытался осмыслить путаную информацию.

— И что теперь будет? — спросил он, надеясь, что Бхога не услышит в его голосе страха, от которого замирало сердце.

Бхога покачал головой:

— Не знаю, сэр. Дела там обстоят из рук вон плохо. Прибыли семьи некоторых девушек; они говорят, что Махараджа приказал убить их, потому что они угрожали забрать своих дочерей. Но вся охрана и местные на его стороне. Твердят как заведенные, что Махараджа — их бог, и тот, кто говорит о нем грязные вещи, оскорбляет индусов, и они убьют любого за это. Одного мальчишку забили крикетными битами, сэр, и я не видел, чтобы он поднялся.

— А нам-то что теперь делать, Бхога?

Бхога огляделся, проверяя, нет ли кого поблизости:

— Они сейчас заняты, сэр. Давайте сядем в фургон и объедем вокруг, посмотрим, можно ли попасть внутрь и спасти буди.

Тилу согласился. Все лучше, чем сложа руки прятаться за этим убитым фургоном.

Бхога стал медленно объезжать ограждение по периметру. Толпа у ворот заметно разрослась, и он, дав задний ход, влился в поток машин на шоссе, чтобы убраться подальше от подозрительных взглядов вооруженных охранников, которые теперь выстроились плотной шеренгой. Но вернуться в Калькутту он и не думал.

На втором круге высокий, дородный мужчина, окруженный молодыми парнями с крикетными битами в руках, махнул им, требуя остановиться. Бхога притормозил, и Тилу, надеявшийся, что ему повезет остаться в живых в конце этой безумной ночи, взглянул на него с испугом.

— Что ты делаешь? — пискнул он.

— Ах, сэр, будет выглядеть подозрительно, если мы не остановимся. Только позвольте говорить мне.

Дородный мужчина подошел к машине со стороны Бхоги:

— В чем дело? Куда вы следуете?

Бхога нацепил маску конченого дебила:

— О, сэр, просто везу своего джамайбабу к нам домой, сэр, на джамайшошти. Вы ведь знаете, сэр? Праздник шурина, да?

Мужчина нахмурился, перевел взгляд с Тилу на Бхогу:

— Какой еще джамайшошти? Разве сейчас месяц джамайшошти, ты, дурак?

Бхога позволил своему лицу исказиться в крайнем замешательстве. Мужчина окинул их беглым взглядом и брезгливо отмахнулся, собираясь остановить машину позади них.

Отъезжая, Бхога подмигнул Тилу, который все еще слышал, как сердце колотится в горле.

— Видите? Я могу сыграть, никаких проблем, — он послал воздушный поцелуй зеркалу.

— Давай просто попробуем найти Лали.

Тилу поискал носовой платок в пустых карманах, молясь любым богам, которые могли бы его услышать, чтобы они позволили ему уйти отсюда живым и вместе с Лали.

Глава 41

Лали обхватила руками одну из сестренок. Другая девочка прижалась к ней с другой стороны, сидела, свернувшись калачиком и подпирая подбородок кулачком. Вечер еще не перешел в ночь, и толстые серо-голубые слои, покрывавшие небо, боролись с желтыми отсветами галогенных ламп. Песнопения с вечерней аарти[67] доносились до их комнаты. Здесь, в комнате, Лали хотя бы могла притвориться, что все это не наяву — просто назойливая песня долгоиграющего телесериала доносится из соседского окна. Она прогоняла мысли о том ужасном человеке, о странном запахе алкоголя и благовоний, о гниющих цветах в общем зале, где потные тела обманутых людей льнут друг к другу, где отбивают поклоны в молитве, пропитываясь всей этой вонью и грязью веры.

— В далекой-далекой стране, — начала она рассказывать сказку, — жила-была принцесса, совсем одна на всем белом свете. А в другой стране жили храбрые братья. Один носил красные одежды, другой — голубые. Друзья на всю жизнь, искатели приключений, они повсюду гонялись за чудовищами, чтобы сразиться с ними. И вот братья отправились на поиски принцессы, которая оказалась в стране чудовищ. Они пробирались через волшебный лес, через земли людоедов и наконец оказались в незнакомом краю. Повсюду царил покой, и золотистый свет разливался вокруг, но сама земля спала, околдованная. С собой у них были волшебные палочки из золота и серебра. Одна палочка пробуждала, а другая погружала в глубокий сон. Братья увидели перед собой похищенную принцессу — красавица спала мертвым сном. Один брат предложил попробовать серебряную палочку, другой брат предлагал золотую, но вдалеке уже слышались шаги. Тяжелая поступь предупреждала об опасности, но бежать было поздно. Монстр-великан закрывал собой небо, надвигался, как муссон, как гром, предвещающий молнию. Монстр и есть неизбежность…

— А кто придет, чтобы спасти нас? — спросила одна из близняшек.

И Лали задумалась. И правда, кто? Мысль о том, что какой-то герой мчится на спасение и за ним марширует целая армия освободителей, утешала, конечно. Но в то же время и бесила. Унизительно сидеть и ждать, когда тебя спасут. Оставлять свою судьбу в руках слабоумных, тупых, нерешительных и делать это сознательно, не под воздействием чар, которые, собственно, и вытолкнули в страну забвения, ну уж нет.

— Мы сами спасем себя, — прошептала Лали. — Только никому не говорите.

— А куда мы пойдем? Когда мы выберемся отсюда? — спросила Дурга.

Лали много чего выдумывала, когда не хотелось вспоминать. Все ее истории, как и утешительные истории, услышанные от других, всегда заканчивались спасением, свадьбой, но куда потом девались эти спасенные? Что она могла рассказать девочкам, если оставить сказку в стороне? Про похожие на тюрьмы реабилитационные центры со швейными машинками «Зингер», где учили шить нижние юбки за двадцать пять рупий? Или сочинить все же какую-нибудь сказку про жизнь спасенных? Про другие земли, очертания которых настолько туманны, что их едва можно различить сквозь облако возможного.

— Вам будет куда пойти, когда и если мы решимся, — снова прошептала Лали.

Одна девочка уже спала, другая смотрела на нее