Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если мамлюки не согласятся на эти условия, продолжал король, он непременно присоединится к султану Алеппо для похода против них.
Султан Каира, отнюдь не обрадованный перспективой сражаться и с султаном Алеппо, и с оставшимися французами, поспешил удовлетворить требования своего бывшего пленника. Он отказался от двухсот тысяч марок выкупа и позволил Людовику выкупить оставшихся французских пленников у их новых хозяев. Он также согласился отдать головы и все, что осталось от тел павших христиан. К 1252 году Людовик настолько примирился с султаном Каира, что согласился сразиться на стороне мамлюков против султана Алеппо. С этой целью он собрал свое небольшое войско и в мае 1252 года переместился в Яффу, где должен был дождаться подхода египтян, чтобы совместно напасть на Ан-Назира.
Маргарита, которая к этому времени родила еще одного мальчика, Пьера, наблюдала за всеми этими операциями с растущей тревогой. Она очень хорошо изучила характер мужа. Он будет держаться до тех пор, пока у него остается хоть какой-то выбор, какими бы неблагоприятными не были обстоятельства, ради того, чтобы искупить свое поражение на войне. Уже давно прошло время, когда должны были возвратиться с новыми войсками Альфонс и Карл; всем стало ясно, что они не появятся.
«Христианнейший король французский… остался в Акре в ожидании помощи… он, как уже упоминалось, направил [за помощью] своих братьев, на коих возлагал величайшую надежду и доверие. Однако они, забыв о нем, [как забыли братья об Иосифе, проданном в рабство], отнеслись к поручению с прохладцей и так затянули дело, что, казалось, и вовсе не хотели помогать ему».
И все же король ни за что не хотел отказываться от надежды на спасение крестового похода; притом, как заметил Жуанвиль, «за все это время у нас никогда не было более четырнадцати сотен вооруженных людей». Поражение при Мансуре было пятном, которое Людовик отчаянно пытался смыть. Церковь обещала прощение грехов тем, кто способствует укреплению христианских поселений на Святой Земле, — и король Франции воспользовался свободным временем, чтобы осуществить обширную программу строительства стен и башен. Он сам носил камни и месил глину, чтобы достичь максимального блага для своей души.
Но стены и башни стоят денег, и Людовик тратил все, что имел, и больше того, чтобы обеспечить фортификациями Акру и Яффу. Жуанвиль писал:
«Я и не пытаюсь дать вам точный отчет, какие огромные суммы затратил король, укрепляя Яффу, они не поддаются подсчету… Чтобы вы могли хотя бы представить, сколько истратил король, знайте, что я как-то спросил легата, во сколько ему обошлось возведение ворот и прилегающей части стены… Он ответил мне — Господь тому свидетель — что ворота и стена вместе стоили полных тридцать тысяч ливров».
Денег, присланных Бланкой, при таких расходах не могло хватить надолго, даже когда мамлюки отказались от остатка выкупа, а для возвращения домой тоже ведь требовались деньги!
Возвращение домой было главной заботой Маргариты. Их отсутствие слишком затянулось. Она оставила старших детей, включая сына Людовика, наследника трона, на руках у Бланки; ему уже исполнилось восемь, а когда расставались, было четыре — каким он стал? А что станет с двумя сыновьями, которые сейчас при ней? Неужели Людовик хочет, чтобы дети выросли в таких условиях? А ответственность за Францию?
Маргарита не доверяла братьям короля, особенно Карлу. Карл, по мнению королевы французской, был слишком честолюбив, а стареющая Бланка могла и не справиться с ним. В истории случалось, что младшие братья пользовались отсутствием старшего, чтоб узурпировать власть. Маргарита опасалась, что если не удастся уговорить Людовика вскорости вернуться в Париж, то ему будет уже некуда возвращаться.
Недовольство королевы поступками короля вызвало серьезную напряженность между ними. Даже когда она не напоминала снова и снова о необходимости возобновить прежний образ жизни, и она, и дети были живым, дышащим напоминанием о преходящих земных обязанностях — а король в своем отчаянном стремлении к спасению души воспринимал их как досадную помеху. Когда, как можно было заранее догадаться, мамлюки не пришли в Яффу на условленную встречу с Людовиком, а вместо этого за его спиной заключили сепаратный мир с султаном Алеппо, Ан-Назир продемонстрировал свое неодобрение тому, что король французский отказался от первоначального соглашения, разорив христианский город Сидон. [95] Людовик повел свое войско в Сидон и оставил Маргариту в Яффе, где она в одиночестве произвела на свет третьего ребенка.
Чтобы присоединиться к мужу, королеве пришлось выдержать все тяготы и опасности тогдашнего морского путешествия с тремя детьми в возрасте до трех лет. Людовик, которому нравилось каяться, выставляя напоказ свое благочестие, молился и даже не подумал выйти из часовни, чтобы встретить жену и детей, когда корабль наконец прибыл; зато он брался за самые грязные и неприятные работы. В Сидоне, куда французское войско поспело слишком поздно, чтобы предупредить резню, им осталось лишь похоронить мертвых, и он «относил разлагающиеся, зловонные тела к ямам, где их хоронили, даже не зажимая носа, как другие». А вот Жуанвиль поспешил встретить Маргариту, и впоследствии так прокомментировал отношение короля к семье:
«Королева, лишь недавно оправившаяся после того, как родила госпожу Бланку в Яффе, прибыла морем [в Сидон]. Как только я услышал, что она здесь, я вскочил с того места, где сидел рядом с королем, и поспешил встретить ее, и сопроводил в замок. Когда возвратился к королю, которого нашел в часовне, он спросил, в порядке ли его жена и дети. Я ответил утвердительно, и он заметил: „Когда ты встал и покинул меня, я понял, что ты намерен встретить королеву, и потому попросил отложить проповедь до вашего возвращения“. Я упоминаю об этом потому, что за все пять лет, что я провел рядом с королем, он ни разу не говорил со мною, да и ни с кем другим, насколько я знаю, о жене и детях. По-моему, неправильно и негоже мужчине так отдаляться от собственной семьи».
В этом утверждении Жуанвиля есть нечто большее, чем просто сочувствие королеве. Его душевная привязанность к Маргарите вполне ощутима. Он часто упоминал ее в своем дневнике и посылал ей подарки. Он охотно проводил с нею время, а она — с ним; он утешал ее в горестях и сопровождал в опасных поездках.
Возникает вопрос: было ли в их отношениях что-либо, кроме платонической дружбы? Жуанвиль, судя по всему, обладал репутацией дамского угодника. Живя в Акре, он выбрал себе для ночлега такую комнату, «проходя через которую, всякий мог видеть, как я лежу в постели. Я сделал это, чтобы предупредить возникновение нехороших слухов обо мне относительно женщин», — писал он сам. Из рассказа Жуанвиля о его приключениях во время крестового похода явствует только, что этот рыцарь и королева взаимно уважали друг друга, и понимание между ними возрастало. И хотя, как автор мемуаров, он всегда отзывался о короле с большим почтением, отмечая его святость и набожность, у его комплиментов часто бывали острые углы.
