«Это попросту против здравого рассудка», – подумал он, но тут же забыл эту мысль.

– Доктор Стерлинг, – обратился к нему Авраам, когда Уилл уже было надел шлем. – Хотелось бы сделать ремарку, что я вами обеспокоен.

Уилл замер с рукой у ремешка на подбородке. Он только сейчас заметил, что Авраам без белого халата. Это было логично, ведь начальник уходил с работы, но все равно немало удивило.

– А? – спросил он, что было необычно в его общении с вышестоящим лицом.

– Я заметил, что вы взяли две смены на этой неделе дополнительно.

– Доктору Баррет-Голдберг пришлось взять пару отгулов, – ответил он, хотя объяснение было паршивым. Эти смены распределили еще несколько недель назад.

– Также хочу отметить, что в течение этих смен вы работали больше двенадцати часов и фактически превысили допустимый предел для врачей в нашем отделении.

– Завтра у меня выходной. – Ужасающая мысль. Стоило ему подумать об этом, внутри что-то болезненно сжалось: столько свободного времени и никакой надежды увидеть Нору. Даже в клинику не поехать – там он тоже превысил предел допустимых рабочих часов.

– И это не говоря о вашем настроении, – добавил Авраам, как будто не слышал Уилла. – Подавленном, как я бы его охарактеризовал.

Возможно, в другой раз Уилл мог бы обидеться. Но сейчас подавленность – это слабо сказано.

Он чувствовал себя просто ничтожно.

Будто в аду, как он и предвещал.

Потому что испортил отношения с Норой и теперь ее нет.

Он знал это, когда все происходило, видел как будто со стороны и в замедленном действии. Какие-то эпизоды четко и ясно всплывали в памяти: почерк мамы, такой же легкий, как в ее молодости. Пальцы миссис Салас по краям фотографии, розовые глянцевые ногти. Лица его родителей: яркие, светлые, радостные. Руки Норы у него на талии, щека на его груди, волосы касаются подбородка. Ее ладонь ускользает.

А все остальное было смазано и очень быстро. Увидев эту фотографию, он как будто ударился со всей силы в кирпичную стену всех его жизненных страхов. А потом он сказал Норе, что не хочет ничего серьезного.

Ах, появился еще один ясный момент: ее лицо, когда он сказал это. Он был вполне уверен, что его екающее сердце остановилось прямо там, в ту же секунду, пусть он и стоял сейчас здесь, безжалостно живой.

– Последние дни выдались тяжелыми, – сказал он Аврааму, что, по иронии, было преуменьшенным преуменьшением. Прямо как жаловаться на сломанный палец, когда в черепе кровоизлияние. Возможно, у них с тем ортопедом есть что-то общее. В конце концов, «наложить шину» – вполне уместная метафора его действий в отношении Норы, когда она ушла, оставив его в глубоком шоке посреди квартиры Донни. После уборки он написал ей, не передумала ли она и хочет ли поговорить. На следующее утро, когда она должна была улетать, он позвонил, но услышал лишь автоответчик. Она ответила на сообщение пару часов спустя кратко, ласково и осторожно. Надеюсь, ты в порядке. Сажусь на самолет. Поговорим, когда вернусь. Целую.

Я люблю тебя, – хотел ответить он, что было совершенно лишено смысла. Писать такое, когда всего день назад он сам же ее и выгнал? Писать такое, когда он был в шоке оттого, что ему вообще пришла такая мысль?

Поэтому он написал: Счастливого полета, – и до конца дня ругал себя за это, примерно как Джеральд Авраам хотел выругать хирурга, пытавшегося наложить пациенту шину на палец.

Но, если произошедшее между ним с Норой было действительно кровоизлиянием, он не знал, стоит ли пытаться это исправить. Причиной его состояния – подавленности, этого ада – была его несерьезность к Норе. Эту напористость, безрассудство и эгоизм надо было прекратить еще несколько недель назад. А он довел все до того момента, когда не мог уже двигаться дальше. Как этого хочет Нора. Как она этого заслуживает.

Но, черт, он так по ней скучал. Словно внутри его была дыра. Уилл в жизни не чувствовал себя таким одиноким, что говорило о многом, учитывая его историю.

– Я бы хотел позвать вас на ужин, – сказал Авраам. Уилл поперхнулся и посмотрел на врача.

Даже ответить ничего не смог.

– Со мной и Салли. Позвольте заверить, однако, что я не поддался привычке.

– А-а, – отозвался Уилл.

– Это ужин у меня дома, я буду готовить, чем нечасто занимался в браке. Салли будет рада, если вы к нам присоединитесь.

Уилл прочистил горло, полностью осознавая, как нелепо выглядит сейчас в своем шлеме, уставившись на начальника.

– Не хочу помешать вам, – ответил он и тут же сообразил, что так говорят, когда хотят, чтобы их убедили в обратном. И он, в общем-то, хотел, чтобы его убедили в обратном. Хотел поужинать с Джеральдом и Салли, потому что был растерян, озлоблен и так одинок, что вечер с, возможно, воссоединяющейся семьей – это очень даже неплохо или, по крайней мере, лучше, чем вернуться домой и уставиться в пустоту, думая о том, что Нора прилетает завтра вечером, а он так и не понял, что делать дальше.

– Вы не помешаете, потому что я уже сказал Салли о вашем приходе, – сказал Авраам. – Я звонил ей пару часов назад.

– А если бы у меня были планы?

Последовала краткая пауза, Авраам смотрел на Уилла как на тяжело раненного человека, пытающегося наложить шину на палец.

– Уверен, вы кажетесь сами себе очень загадочным, доктор Стерлинг, – выговорил он наконец своим четким, профессиональным тоном. – Но мне совершенно ясно, что ваша проблема как раз в том, что у вас вообще нет никаких планов.

♥ ♥ ♥

В первый час было не очень.

Частично из-за того, что квартира Джеральда – конечно, больше и в богатой части города – пугающе напоминала квартиру Уилла, хотя бы в деталях. Джеральд, как и Уилл, судя по всему, не догадался, что для размещения картин и мебели есть другие варианты, кроме стены. Как и Уилл, он испытывал неприязнь к предметам быта, которые не служили какой-то определенной цели: кроме дивана, кресла и журнального столика, в гостиной ничего не было – разве что торшер и пять полок с книгами, посвященными в основном медицине. У Уилла было две таких полки, и вдруг он увидел, как перед ним выстраивается собственное будущее на тридцать лет вперед: по полке в десятилетие, все больше и больше книг по теме, которая занимала всю его жизнь.

С приездом Салли тоже была проблема – не в ней самой, потому что Салли ему нравилась и