— Помнишь Мадрид?

— Помню, — ответил я.

В одну из ноябрьских ночей 1936 года в осажденном Мадриде, когда фашисты подошли к самым его стенам и жестокие бои шли в Каса дель Кампо и в Карабанчело, я вышел из здания военного министерства на улице Гранвиа. В ночном небе гудели немецкие «юнкерсы», где-то в соседнем квартале рвались бомбы, город был погружен в темноту.

В ворота въехала машина. Из нее вышел военный. Мигнув фонариком, я узнал его. Это был Семен Кривошеин — полковник, танкист. В Испании его звали колонел Нелле. Кривошеин со своими танками дрался в Каса дель Кампо. Советские танкисты стояли насмерть у ворот революционного Мадрида.

Как радостно было в ту тревожную ночь встретить близкого человека!..

— Как дела? — спросил я.

— Держимся, — ответил Семен.

Ты не был одинок тогда, истекавший кровью Мадрид. Многие отвернулись от тебя в те страшные дни. Джентльмены из Лондона хотели задушить Испанию кольцом блокады. Но советские люди были с тобой, Испания! В Каса дель Кампо они начали штурм Берлина.

…Молча шли мы вдоль Берлинераллее, медленно обходя трупы немецких солдат, обломки повозок, штабеля снарядов в соломенных корзинках…

Я взглянул на генерала. А ведь он нисколько не изменился с тех пор! Только виски заиндевели. Восемь с половиной лет… Июнь сорок первого года, потом Воронеж, Волга, Дон, Днепр, Висла, Одер и… Берлин.

Вот мы и пришли в Берлин, завершая долгий путь сражений, начатый у стен Мадрида…

* * *

Сейчас, по прошествии многих лет, вспоминаю, как возникла идея разговора с Геббельсом. Как-то стихийно, в результате логической цепочки мыслей: вот стоит на полу молчаливый телефон. Действует ли он? Поднимаю трубку, слышу сигнал зуммера. Ага, значит, отсюда можно соединиться с любым абонентом Берлина?! Стоит только захотеть… Бросаю взгляд в окно, вижу забитый нашими танками широкий двор.

Любой, значит, кто захочет, может поднять телефонную трубку и сообщить в штаб обороны Берлина о скоплении танков и войск в районе, где мы находимся. Этой мыслью я поделился с моими товарищами офицерами-танкистами. Война-то не окончена, как же можно мириться с тем, что в руках врага, хотя и уже почти добитого, такая возможность связи.

С кем же соединиться? Уже впоследствии я сообразил, что в моей памяти в те минуты возник облик Михаила Кольцова. Он непременно позвонил бы. Кому? Ну, конечно же, самому доктору Геббельсу, только ему!.. Попробуем…

Так родилась идея.

Чем ближе мы, переступая по этапам справочных бюро, секретарских телефонов, подбирались к цели, чем реальнее становилась возможность действительно услышать голос Геббельса, тем становилось страшнее: а вдруг и правда дозвонимся? А что, если доктор Геббельс возьмет да брякнет на весь мир, что большевики, дескать, пытаются вступить в переговоры… От этого предположения выступил холодный пот. За такое дело можно головы не сносить… Решение созрело молниеносно: нужно попросту облаять доктора. Облаять его в духе письма запорожцев турецкому султану!..

…Когда Боев повесил трубку, в комнате стояла зловещая тишина. К тому времени все присутствующие уже поняли всю меру риска. Каждый чувствовал себя соучастником, каждый прикидывал возможные последствия…

В комнату быстрым шагом вошел высокого роста офицер в почерневшем, видавшем виды полушубки с мятыми погонами старшего лейтенанта. Это был литературный сотрудник газеты нашего гвардейского танкового корпуса «В бой за Родину» Владимир Баскаков, прошедший с корпусом долгий боевой путь с конца 1942 года, с Калининского фронта. Мы рассказали ему о телефонном разговоре, поделились своими тревогами.

— А что, собственно, страшного в вашем разговоре, — весело сказал Баскаков, — прекрасный разговор, только советую: немедленно на свежую память составьте акт, запишите каждое слово. На всякий случай.

— Ну, и всыплют нам за это дело, братцы, ох, и влетит же нам, — растерянно проговорил фоторепортер Виктор Темин.

Мы тут же отстучали на машинке в нескольких экземплярах официальный акт, в котором стенографически, как и в моей телеграмме, посланной в Москву, воспроизвели телефонный разговор. В это время во двор въехал броневик с офицером связи из штаба армии.

— Кто тут разговаривал с Геббельсом? — сухо спросил молодой капитан, войдя в комнату.

Мы ему тут же вручили наш акт. Он бережно вложил его в полевую сумку и, обведя всех нас взглядом, не предвещающим ничего хорошего, молча удалился.

Откуда они узнали? И так быстро!.. Да, кажется, Темин прав, дорого нам обойдется разговорчик с руководителем обороны Берлина. Мы разошлись, стараясь не смотреть друг другу в глаза.

В общем, дело тем и закончилось. Никто не пострадал от этой озорной затеи. Но весть о телефонном звонке доктору Геббельсу облетела тогда всю армию. Мне впоследствии говорили, будто Жуков, получив донесение, весело смеялся.

Геббельс через сорок восемь часов после этого телефонного разговора пустил себе пулю в лоб.

* * *

Кто первый водрузил Знамя Победы над рейхстагом?

Прошли годы, в историю вошли имена Кантария, Егорова, капитана Самсонова. Сейчас, перечитывая свою телеграмму, в которой названы иные имена, я вспоминаю, как на ступенях рейхстага меня познакомили с лейтенантом Сорокиным и рассказали о подвиге, который он совершил 30 апреля вместе с солдатом Булатовым.

Я думаю, что мое телеграфное сообщение не опровергает официальной версии об историческом эпизоде водружения Знамени Победы в Берлине. Я помню, что видел на крыше рейхстага несколько флагов. Один развевался над куполом — его подняли Егоров и Кантария, другой был привязан к конной статуе. Полыхали флаги и на правом и левом крыльях здания. Флаги эти были водружены советскими воинами, которые, не помышляя о личной славе, совершили в разгаре боя свой подвиг. Многие из них, как, например, упомянутые мной Булатов и Сорокин, остались и поныне неизвестными. Где они, эти герои?..

Дни были полны острыми волнующими событиями, впечатлениями. Знамя Победы над рейхстагом; путешествие в подземные недра бункера рейхсканцелярии; обугленный труп Геббельса… Безоблачным солнечным утром 8 мая на Темпльгофский аэродром съехались журналисты, кинооператоры. Здесь царило праздничное настроение. Как передать состояние легкости, счастья, душевного покоя, когда лежишь навзничь на траве и, глядя в небо, ощущаешь всем своим существом нечто непостижимое — война окончена! Четыре года позади!

А как же дальше жить? Без войны, без постоянной смертельной опасности, без того, что принято было называть храбростью, а по существу — или безразличия к смерти, которая была вокруг и всегда, или веры в то, что «повезет». Война приучила к тяжкому труду, к крови, к стуже, а порой такой тоске, от которой не спасали ни фляга с водкой, ни веселая шутка, ни раскаленная печурка, у которой можно было обсушиться и отоспаться…

Легкие белые облачка плывут в бледно-голубом небе, а если из-за облачка вынырнет самолет — долго еще нужно привыкать к тому, что не надо бежать, не нужно зарываться в землю.