– Темно ставишь, братка, кто разберет, тому хрусты подошлю. Вместе с бабой.

– Я так понял, что он искал одного мужика. И тот должен был поставить ему одно дело.

– На сто тысяч?

– Очень крупное. Марло был тогда в сосиску, и я ему поверил.

– В долю надо было проситься.

– Нет. Из того, что он мне успел передать, – это пока не свалился, – я все же проунькал, что что-то там очень опасно.

– Не тяни. Это что, то самое, что мне поручили?

– Конечно. Так что зря мы, выходит, к Петухову на раз побежали. Все одно, на тебя бы в два счета вышли. И при этом с разных сторон.

– Сожалеешь, значит. На мне можно было крест ставить, а ты в стороне тогда бы остался.

– Нет. Меня бы, как брата твоего, замели. Я чую: в таких делах парят с запасом.

– Так что же Руслан? Отказал, что ли?

– Нет. Тут хитрее.

– Что же? Ему заплатить надо? Он же нас знает. Скажи, обрастем на югах и обернемся с ним.

– Он не о своих, он о наших деньгах сказал.

– Что именно?

– Что их желательно иметь, и при этом побольше, чем наши с тобой карманные.

– Слышала ворона, что сыр дают.

– Нет, он не трепался. Он сказал, что не только, мол, желательно, но их и можно поиметь.

– У нас нет времени. Ты же знаешь.

– В эту ночь. Вот в эту. Которая сейчас будет.

– Ты чего, Витек?

– Которая настанет. И вокруг полно товара. А у кого товар, у того деньги. Слышал про такие дела?

Гриша с тоской отвел глаза от брата. Бессильно поглядывал на автомобильчики, снующие мимо них по шоссе. Еще недавно прикидывающий, не двинуть ли ли брату в висок поприемистей, чтобы тот утух без слез и упреков, сейчас, сидя как бы на берегу этой огромной автомобильной реки, он и впрямь ощутил себя Гришей-маленьким. И меньше всего на свете он хотел бы сейчас остаться перед этой рекой один на один. А у Витька, кажись, поехала крыша. Не выдержал, наверное, мочиловки у Петуховых и последующей гастроли.

– Вот товар, – сказал Гриша, чтобы проверить, прав ли он относительно размягчения Витькиной черепушки. – Едут в тачках. А в карманах денег навалом. Значит, у них и товар, и деньги. А у нас – хрен…

– А они не знают, – ничуть не смутившись, ответил Витек, – они не знают, а мы знаем.

– Чего не знают?

– Завтра все втридорога. Потом еще и еще задерут. А потом снова опустят.

– И что?

– Если мы с тобой сегодня заимеем товар, завтра за него можно будет взять втрое.

– А послезавтра?

– Нас здесь уже не будет.

– А Руслан? Такую наводку дает, а сам в стороне?

– Он с нами отрывается. Поэтому я ему и верю. Но за эти сутки нужно так обернуться, чтобы в отрыв нам идти не с пустыми руками.

– Как же это они сделают? Втридорога и остальное?

– То не нашего ума, кому успела дать кума. Спекуляция… и все тут. А как ставят игру, то не для нас. Вроде бы, Русланчик так намекал, фальшаками многие деньги объявят.

– Как это можно? Ты что?

– Перестанут принимать, и паси гусей. Вот так это и можно.

– Им же пасть порвут.

– Отобьются. Для этого Круглый свои отряды по всему центру выдвигает.

– А гарантируют?

– Есть кто и повыше Круглого. Именно для гарантии.

– Не уцелеют. Кровь им пустят.

– Может, и так. Нам-то что? Их прибьют, а мы в бегах. Но сначала кубышку набьем. Эта ночь пока еще наша. Ты что об этом думаешь?

– Да тут и думать нечего. Повалим людей поболее. Дорогих тачек нахватаем. Деньги, брюлики – все наше. А тачки где-нибудь в сторонке попасем. Завтра снесемся с портовыми, весь караван им и загоним. Только бы ментовня шум не подняла.

– Не поднимет. Силы у них будут отвлечены. Сейчас, поближе к ночи, в первопрестольной такая херня заварится, что куда им за Окружную высовываться. Не-ет, братан, этой ночью, кто, как вот мы с тобой, работать не ленится, большие бабки может в загон загнать. Сегодня на шоссе – мы и товар.

– А гаишники? Их же не отзовут?

Витек с интересом посмотрел на брата, а тот на Витька. И мутное, одно на двоих, видение многократно отразилось в их зрачках. Видение дикого лова, ночной охоты на людей и товары, быстрой и ловкой силы, хрустящей захваченной добычей.

– Светлая у тебя голова, Григорий, – с удовлетворением ответил Витек. – Гаишников, конечно, не отзовут. Но сколько их там, в этих их будках педерастических? И все толстые ребята, наверное. Неверткие. А нас с тобой, считай, цельная двоица.

Гарик был опытный центровой алконавт с большим стажем специфической деятельности в условиях практической невесомости. Некогда племянник известного борца за мир во всем мире, он после мирной кончины этого борца окончательно утратил представление о том, кто, где и за что наливает в его стакан вина. Или откуда прямо перед его ртом иногда возникает закуска: горбушка черненького, луковица, уже обмакнутая перед этим в соль, или – о радость невероятная! – боковина леща, пусть излишне подсушенного, какая беда, если его можно чудесно размягчить, помакивая в кружку пива.

Он протягивал, и ему наливали. Его просили пойти и взять еще, он шел и приносил, и ему опять наливали.

– Ну что ты, Гарик, за человек? – восхищались им знатоки наболевших вопросов. – Ни украсть, ни покараулить.

– Гарик не соврет, – бормотал в таких случаях Гарик, польщенный непонятным для него вниманием собутыльника, – ты Гарику дай, и он тебе разольет. Он тебе в любую тару скипидару…

И все это, разумеется, была чистая правда. Ибо, чтобы, к примеру, соврать, надо иметь для этого какую-никакую цель и пусть совсем минимальную четкость мышления, чтобы самому-то хоть отличать правду от вранья. Ну, а у Гарика давно уже не было ни того, ни другого – ни цели, ни четкости. Поэтому и соврать он практически не мог.

Что же касается ювелирной точности его разлива, – действительно в любую, пусть даже в самую нестандартную тару, – то о ней и вообще ходили легенды. На эту его уже нечеловеческую точность, не зависящую ни от трясущихся рук, ни от метео– или иных помех, заключались пари, люди приволакивали откуда-то из химических лабораторий точнейшие весы и градуированные мензурки, проверяя точность дозы и на вес, и на объем, но тщетно. Еще ни одному, кто поставил против Гарика, не удавалось выиграть пари. Деньги неизменно доставались поклонникам его таланта. И приводило это все, разумеется, опять к тому же: он протягивал, и в его стакан наливали.

Иногда поручали и кое-что посложнее: «Поднимешься до третьего этажа, постучишь три раза в разбитую дверь, откроет маруха, отдашь ей сверток. От Коли, мол. И канай прямо сюда. Отопьемся по-доброму».