Сохранился протокол закрытого партсобрания в/ч 5924 от 4 марта 1938 г. Разбиралось дело командира полка Малишевского. Присутствовало 33 члена ВКП(б) и 6 кандидатов.

«Слушали: заявление, поданное в Военный совет на члена ВКП(б) тов. Малишевского И.П. членами ВКП(б) т. Орловым А.И. (бывший военком части) и б. отсекром партбюро Лебедевичем И.Н. от 25.9.37 г. В заявлении отмечается, что Малишевский в своей практической работе применял методы работы, во многом сходственные с деятельностью врагов народа, и сделали вывод, что Малишевскому не место в партии и нашем полку, а скорее всего, неразоблаченный враг народа.

Постановили: 1. Партийное собрание считает, что партийность т. Малишевского не вызывает никаких сомнений – заявление тт. Орлова и Лебедевича о том, что Малишевский еще не разоблаченный враг народа, является необоснованным и клеветническим.

2. Партийное собрание считает, что в практической работе т. Малишевский имел ряд существенных недостатков…»298

Будущий «мятежный генерал», а тогда еще капитан П.Г. Григоренко был зачислен слушателем Военной академии Генштаба РККА осенью 1937 г. В своих прекрасных воспоминаниях он пишет: «На нашем курсе арестов не было. У нас им не дали развиться и набрать силу. И этим мы обязаны двум людям: майору Сафонову – секретарю парторганизации нашего курса и полковнику Гениатуллину – заместителю секретаря этой же парторганизации. Они поняли, как раскручивается эта чертова мельница»299. И далее он подробно описывает, как проходило одно из заседаний партбюро. Поступило заявление слушателя полковника М.Н. Шарохина о том, что он служил вместе с людьми, которые потом оказались арестованными. Партбюро обсудило это заявление «в разном» и решило «Принять к сведению». Присутствовавшие на заседании партбюро военный комиссар академии и начальник особого отдела остались недовольны. Члены партбюро потребовали от них конкретные факты. Начальник особого отдела надменно заявил: «Я не обязан сообщать вам все, что мне известно». И тогда полковник Гениатуллин внес резолюцию о том, чтобы сообщить в партийную организацию Особого отдела о непартийном поведении их начальника и об оскорблении им партбюро. Гонор с особиста как ветром сдуло, он стал оправдываться, извиняться, но резолюция была принята. Впоследствии он получил выговор по партийной линии и был убран из академии. «А на нашем курсе, – продолжал Григоренко, – и впредь заявления, подобные шарохинскому, «принимались к сведению», в том числе и мое. Ни одного дела за связь с врагами народа наша парторганизация не рассматривала, ни одного ареста на нашем курсе не было»300.

Меня все это крайне заинтересовало. Ведь речь идет о М.Н. Шарохине, будущем активном участнике Великой Отечественной войны, генерал-полковнике, Герое Советского Союза. И в одном из архивов мне удалось найти своеобразное дополнение к рассказу П.Г. Григоренко.

Вот какую партийную характеристику 5 августа 1938 г. составили и подписали в партбюро 1-го курса Академии Генштаба РККА на Шарохина Михаила Николаевича, 1898 г. р. «Член ВКПСб) с 1920 г., в Красной гвардии с XI.1917 г., в РККА добровольцем с 1918 г. Участник Гражданской войны… Политически развит хорошо. Идеологически устойчивый. Уклонов и колебаний от генеральной линии партии не имел. Активно участвует в партийной жизни Академии. Партзадания выполнял аккуратно (староста группы)… Пользуется доверием парторганизации и большим авторитетом среди товарищей. Выдержанный член партии и хороший товарищ. Образец в партийной и воинской дисциплине. Преданный член партии. Ответственный секретарь партбюро 1 курса АГШ Сафонов; члены партбюро Глушков, Волков, Арефьев, Клестов»301.

Политработники тоже бывали разные. В газете «Красная звезда» от 18 июня 1938 г. утверждалось, что на должности помощника начальника ветотдела СибВО подвизается матерый бухаринец Полонский, связанный с врагами народа. Обычно за такой публикацией чуть ли не сразу следовал арест. Но в данном случае события развивались по-другому. 23 августа 1938 г. к редактору «Красной звезды» официально обратился ответственный секретарь партбюро штаба и окружного управления СибВО батальонный комиссар Писаренко. Он сообщил, что партбюро провело специальное расследование, вплоть до института, где учился Полонский, опросило целый ряд лиц. «Никаких материалов, компрометирующих т. Полонского как члена партии, не установлено. Он полностью реабилитирован. Партбюро просит – на основе решений ЦК ВКП(б) – реабилитировать тов. Полонского через газету «Красная звезда»302.

Редко, но находились отдельные армейские коммунисты, которые, рискуя собственным положением, решались выступить в защиту своих товарищей. Об одном таком случае из своей жизни вспоминал маршал Г.К. Жуков. Вскоре после вступления в должность командира 3-го конного корпуса в 1937 г. у него состоялся телефонный разговор с командиром 27-й кавдивизии В.Е. Белокосковым. Последний доложил, что в частях резко упала дисциплина. На вопрос Жукова «А что делает лично командир дивизии Белокосков?» тот ответил, что «командира дивизии сегодня вечером разбирают на парторганизации, а завтра наверняка посадят в тюрьму»303. Жуков немедленно выехал в 27-ю кавдивизию. Белокосков, чрезмерно бледный, лихорадочно взволнованный, встретил его в штабе дивизии и сказал: «Идемте, товарищ командир корпуса, на партсобрание… там меня будут исключать из партии, а что будет дальше – мне все равно. Я уже приготовил узелок с бельем». Жуков пошел на это партсобрание. Командира дивизии обвиняли прежде всего в том, что он был в близких отношениях с «врагами народа» Сердичем, Рокоссовским, Уборевичем. Никто в защиту командира дивизии не сказал ни единого слова. Казалось, он обречен. Но тут выступил Жуков, сказал, что он давно знает Белокоскова по службе с самой лучшей стороны, собственно, поручился за него. Слово командира корпуса имело значение, атмосфера собрания резко переменилась. Решили ограничиться обсуждением.

Были в 1937–1941 гг. и другие подобные случаи попыток партийных организаций и отдельных политработников, партийных командиров противодействовать произволу органов НКВД в армии, защитить воинов РККА от огульных исключений из партии, от незаконных массовых арестов304.

Но надо со всей определенностью признать, что подавляющее большинство военных комиссаров, других политработников (а вслед за ними – и партийных организаций) не только не сумели хоть как-то помочь воинам в обеспечении декларативно провозглашенных в «Сталинской» Конституции прав гражданина СССР, но и выступили невольными (а нередко и совершенно сознательными) помощниками органов НКВД в выявлении и истреблении «врагов народа». Ведь «НКВД никогда не ошибается».

С первых дней создания института политработников возник и вопрос о налаживании нормальных взаимоотношений между ними и комсоставом. В годы Гражданской войны политработники, облеченные доверием осуществляющей безраздельную диктатуру большевистской партии, рьяно выполняли основную свою функцию – осуществлять политический контроль, в полном смысле этого слова – надзирать над беспартийными по преимуществу командирами, особенно за военспецами. В годы войны и штабные работники, да и командиры были вынуждены смириться с фактически подчиненным своим положением.

Такое состояние ни для какой армии не может быть нормальным, естественным. После окончания Гражданской войны, по мере все большего укрепления единоначалия снова встал вопрос о взаимоотношениях между комсоставом и политработниками. На этот раз уже часть политработников, привыкших к своему исключительному положению в РККА, забила тревогу. Мол, их обижают командиры-единоначальники, с ними не считаются и т. п. Совместными усилиями к началу 30-х годов удалось наладить довольно надежное взаимодействие между командирами и политработниками. Но с восстановлением института военных комиссаров в мае 1937 г. с началом массового террора именно эта проблема опять стала весьма острой. Ведь непосредственными информаторами, сигнализаторами, а то и инициаторами кровавой расправы с комсоставом были прежде всего политработники, особенно военные комиссары. Да ведь они и поставлены-то были прежде всего для этого. Это неизбежно приводило к различного рода коллизиям.