Председатель. – Генерал, скажите, а что вы раньше делали? Вы изволили служить по коннозаводству, а ваше основное занятие?

Дубенский. – Я долго служил в генеральном штабе.

Председатель. – Вы кончили академию генерального штаба?

Дубенский. – Не кончил по болезни. Несмотря на то, что я не кончил, я был назначен в генеральный штаб по распоряжению генерала Обручева{196}. 20 лет я был делопроизводителем мобилизационного отдела. Ко мне хорошо относился генерал Обручев и благодаря ему я принял участие в литературе, был секретарем «Русского Инвалида», написал «Коннозаводство и перевозочные средства», по которому до сих пор учатся в академии. Генерал Обручев, вместе с благословением, сказал мне, что нужно издавать «Народную Газету». Но мне на это ни копейки не дали.

Председатель. – Так что ясно, что главная ваша служба протекала в генеральном штабе, и затем вы попутно занимались литературой. Позвольте вернуться к тому моменту наших объяснений, когда вы были назначены сопровождать высочайшие поезда. Когда же вы начали сопровождать отрекшегося императора?

Дубенский. – В 1914 году.

Председатель. – Вы изволили быть назначены в сентябре?

Дубенский. – В октябре.

Председатель. – Это его поездка с 21 октября по 2 ноября?

Дубенский. – Эта поездка в первом томе описана. Позвольте сказать, что во всех этих изданиях я не был материально заинтересован: они производились на казенный счет, проверял министр двора, а деньги шли в распоряжение бывшей императрицы.

Председатель. – Позвольте теперь задать вам общий вопрос, потому что вы, как лицо, причастное к литературе, и лицо, слушавшее лекции в академии генерального штаба, вероятно, можете на него ответить. Что вам известно о политических течениях того времени, насколько эти политические течения и события отражались в том кругу, к которому вы принадлежали? Иначе сказать, восстановите в вашей памяти главнейшие моменты политической жизни России последнего времени, хотя бы те, о которых вы осведомлялись, сопровождая высочайшие поезда. Скажите нам, как они воспринимались окружающими вас лицами?

Дубенский. – Когда я был туда назначен, я был поставлен очень далеко и не ездил в поезде, где ездил государь, а в другом так называемом, свитском поезде. Свитский поезд не значит, что там ехали лица свиты, а ехал служебный персонал, среди которого был я. Нас держали очень далеко, и вначале я даже редко приглашался к высочайшему столу. Я всегда присутствовал, когда государь выезжал к войскам, и все, что он говорил или делал, я записывал. Так что на ваш вопрос, как относились там к событиям, я должен сказать, что многое мне совершенно неизвестно. Не то, чтобы я не хотел вам говорить, но мне неизвестно, и я бы вдался в область фантазии. Потом я был хорош с Орловым, с Дрентельном, с профессором С. П. Федоровым, с генералом Ниловым, и косвенно начал получать кое-какие сведения; остальное же было совершеннейшей тайной. Если вы просмотрели мой дневник, то изволили видеть, до какой степени мы ничего не знали. Так что я вам с удовольствием расскажу, если вы зададите вопрос, все подробности, как относились к известным событиям, но это будет только передача тех разговоров, которые шли вокруг высочайшего поезда. Со мной государь никогда не говорил, – только иногда, как любезный человек, скажет что-нибудь в роде этого: «Легкий у вас слог», «Вы заметили, какие красивые казаки?», «Вы заметили Апшеронский полк?», «Неправда ли, генерал Мищенко{197} имеет бравый вид?» и т. д. Насколько мне известно, и другие мало знали; мы пользовались только службами.

Председатель. – Генерал, вы назвали несколько имен; все это имена лиц, которые были противниками влияния Распутина на государственные дела. Может быть, вы сами, или через них, можете сказать, как усиливалось это влияние, особенно во время отсутствия государя, во время этих поездок? Как реагировали у вас на это усиление влияния?

Дубенский. – Я понимаю, что даю показания в высшей степени серьезные, я человек пожилой, поэтому я прошу вас отнестись к моим словам с полным доверием, и поэтому я отделяю слухи от того, что я знал. Вы изволили спросить, как росло влияние Распутина, но это было в то время, когда нас не было здесь, значит, это были только слухи, которые долетели до нас в ставку.

Председатель. – Они нам не интересны, потому что мы все это знаем по более близким источникам.

Дубенский. – Те лица, которых я знал, были полными противниками Распутина, он пользовался среди них полным презрением, ненавистью. Я сам находил, что это погибель России; нравственный гнет мы все испытывали, и я много раз говорил с Орловым, что нельзя допускать, чтобы такой человек имел влияние. Вероятно, вам известно, что Орлов очень сильно на это реагировал. Также реагировал и Дрентельн, но каждый по-своему: Орлов был более экспансивен, Дрентельн был сдержаннее, он иногда промолчит, но так, что уж лучше бы говорил. Что касается Нилова, то он с глубокой ненавистью говорил о Распутине и, как человек горячий, ругал его невозможными, непечатными словами. То же скажу и про Фредерикса. Вообще все, даже флигель-адъютанты, которых я знал, кроме, может быть, Саблина, который стоял от нас далеко, все относились к Распутину отрицательно. Как росло его значение, я не могу сказать. Я могу сказать только то, что и вам известно, что императрица была встревожена опасностью потерять мужа и ребенка, что она верила, что Распутин их спасет, и до тех пор, пока он находится при них, государь и Алексей Николаевич будут целы, но это все – область фантазии.

Председатель. – Все то, чему вы не были свидетелем, мы установим иными данными; но вы скажите, как отражалось у вас усиление влияния Распутина, в связи с усилением его влияния на императрицу?

Дубенский. – По мнению многих, даже всех, до июня прошлого года, когда императрица почти не бывала у нас в ставке, влияние ее было невелико, но с июня прошлого года, говорят, ее значение сильно возросло. Я знаю, что противником поездок императрицы в ставку был Фредерикс, это он мне сам высказывал: «Я всегда говорил, что не нужно, чтобы императрица была в ставке». Про Распутина он говорил: «Скажите, а Распутин, скверная личность, – о нем много говорят?» Я знаю (не от него, конечно, а от других), что он говорил потом и государю и императрице, что быть в ставке ей не следует.