– Думай обо мне, – вдруг сказал он. – Думай только обо мне. Открой глаза!

Она послушно распахнула глаза и увидела его лицо совсем рядом, и агония уходящего сна заставила задрожать ее всю.

– Что ты? – испугался Игорь, прижимая ее к себе.

– Так… Помнишь, я говорила тебе, что оформляю сейчас детскую книжку?

– В такой момент – о работе?! – притворно ужаснулся он.

– Нет, ты только выслушай меня до конца… Знаешь, я сейчас вдруг поняла, – она оттолкнула его, села на диване, на котором вокруг них лежала разбросанная в спешке одежда. – Я ведь тебя рисовала.

– Что? – улыбнулся он.

– Ну да. Это сказка. Знаешь, их ведь полно – дурацких сентиментальных сказок про золушек, прекрасного принца, слезы и сопли с обязательным счастливым концом… И я тебя нарисовала. Вот, погоди…

Она спрыгнула с дивана, принесла папку с рисунками.

– Посмотри – это точно ты.

– Забавно, – он всмотрелся в рисунок и вдруг засмеялся. – Но ты же не рисуешь портретов?

– Да тут и не портрет вовсе, просто иллюстрации к книге, совсем другое… Смотри – и волосы твои, и глаза…

– Правда, похоже… – согласился он. – Но тут ничего удивительного нет – ведь должен же где-то творец черпать свое вдохновение… Хотя ты мне здесь здорово польстила!

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись уже одновременно.

– Тогда ты – моя принцесса, – произнес он потом очень серьезно.

«Так глупо! И так приятно…» – промелькнуло у нее в голове.

На следующее утро, когда Игорь уже ушел и надо было работать, Елена попыталась проанализировать происходящее. «Уж не влюбилась ли я? – подумала она, разглядывая свои рисунки. – А что она такое, любовь? Ведь говорил же мне Федор Максимович на прошлой неделе… Боже мой! – Она даже подскочила на месте. – Ведь есть же еще Федор Максимович Терещенко!»

Елена отложила рисунки, на которых был изображен мечтательный и печальный принц с загадочной улыбкой на крупных, четкого абриса губах (о, как именно эта странная, даже немного циничная улыбка живого прототипа сказочного принца волновала Елену наяву!), и задумалась.

Федор Максимович Терещенко решительно не желал вписываться в ту сказку, в которой Елена сейчас жила. Он был каким-то непонятным персонажем, появившимся неизвестно откуда. Лишним. Помнится, он позвонил ей и попросил о встрече. Они договорились на следующий день, хотя Федор Михайлович утверждал, кажется, что дело срочное. Однако Елене дело срочным не показалось. Да никакого дела, собственно, и не было…

Они встретились в центре Москвы, потом Терещенко повез художницу куда-то на окраину. Как оказалось – в Царицынский парк. Среди праздношатающейся публики, ловившей последние летние денечки, заполненные теплом и нежным оранжевым солнцем, они бродили в развалинах Екатерининского дворца, потом по аллеям, скрытым в густой тени… Сзади уныло тащилась охрана бизнесмена, пытаясь контролировать лесные заросли.

– Я люблю красивые места, – задумчиво произнес Терещенко. – Человек должен для своей жизни, для своих действий и поступков выбирать правильный антураж. Соответствующий. Хотя надо было ехать в Архангельское. По-моему, там еще лучше и публики поменьше…

– Какое же действие вы совершаете сейчас? – улыбнулась Елена. К этому часу она уже догадалась, что ее солидному другу просто захотелось прогуляться и одновременно поболтать о каких-нибудь возвышенных, серьезных материях, не имеющих никакого отношения к колебанию цен на нефтепродукты на мировом рынке. А с кем еще, как не с ней, художницей, творческой то есть личностью, можно говорить на подобные темы? «Он странный, – подумала она лениво, разглядывая очередную открывшуюся перед ними руину. – И совсем не похож на образ нувориша, который так популярен…»

– Я встречаюсь с вами, – серьезно ответил он.

Безупречная прическа, безупречный мягкий костюм, безупречные ботинки, колечко на правой руке, смешной и ультрамодный галстук, амбре восхитительного одеколона, берущего не изысканностью запаха, а некоей гипнотической силой, внушающей определенные мысли… Терещенко был человеком из иного мира, и он нравился Елене. Вполне определенно нравился.

– Кажется, вы собирались поговорить о чем-то важном…

– О вашей картине.

– О боже! – засмеялась она. – Да что вы с ней носитесь, что вы в ней нашли? Я уже жалею, что когда-то послушалась вас и нарисовала ее. И вообще – у меня много других картин, некоторые из них висят и в вашем офисе.

– Нет, вы молчите, Леночка… простите – Елена, – строго возразил он. – Я уже понял ваш характер – вам свойственно умалять некоторые вещи, серьезное превращать в шутку. Вы словно стыдитесь своих чувств…

– Правда? – расстроилась она. – Вы уже не первый, кто говорит мне это.

– А кто еще? Впрочем, я о другом… Знаете ли вы, милое дитя, что вам удалось задеть самые закрытые струны моей души? – и он взял ее за руку.

Только тогда она поняла, что это не простой разговор об искусстве, а нечто другое, то, чего она никак не ожидала.

– Простите. – Она отвернулась, пожав плечами.

– Почему «простите»? Нет, нет, вы не должны извиняться! Наоборот, вы мне очень помогли, вы открыли для меня новый мир, о котором я и не подозревал даже! Я понял, чего мне не хватало раньше.

– Вы, Федор Максимович, совсем не напоминаете человека, которому чего-то не хватает, – Елена взглянула на своего спутника с ласковой насмешкой.

– Есть вещи, которые… Впрочем, не мне вам говорить. Вы как человек тонкой душевной организации, творец, некое подобие бога… Только не машите руками, дайте мне договорить!

– Что же такое вы увидели в моей картине, скажите наконец! – сердито спросила она.

– Любовь.

– Что?

– Любовь…

Это слово очень легко соскользнуло с его губ. Федор Максимович не ожидал даже, что следовать советам психоаналитика будет так просто – у него получилось безо всякой игры, безо всякого актерства. Любовь – кровь, слезы – грезы… словарь институток… Но на каком еще языке можно говорить с женщинами о возвышенном?

Елена с удивлением воскликнула:

– Ага! Я, кажется, поняла…

– Что?

– Вам не хватает любви!

Она была слишком резка – обычно Терещенко с трудом переносил подобные моменты в общении с окружающими, но сейчас это не имело никакого значения.

Он оглянулся и досадливо кивнул своим сопровождающим.

– Зачем вы их гоните? А вдруг на вас кто-нибудь покусится?

– Я не боюсь. Ничего плохого со мной не может случиться. Не может случиться – потому что я в это верю.

– Что ж, правильно, – серьезно сказала Елена.

– Погодите, это потом… – отмахнулся Федор Максимович, глядя на Елену с такой нежностью, что ей стало даже неловко. – Чего бы вы больше всего хотели?