– Я люблю тебя, – хрипло сказал Сава.

– А я люблю вас всех, – рассмеялся егерь, протыкая ей грудь. Олеся пошатнулась, с трудом удержавшись на ногах.

– Пожалуйста… Пожалуйста, не нужно. Оставь ее, – лепетал Сава. – Тебе нужен я. Пожалуйста!

Теперь он был готов на все. Быть униженным, раздавленным, он был готов даже лизать ботинки Дикому, лишь бы он не убивал ее.

– Ладно, – фыркнул егерь, вновь поднимая багор. – Это становится скучным и однообразным.

Олеся, шатаясь, двинулась вперед, и он снова вонзил багор ей в живот. Она глубоко вздохнула и, обхватив древко свободной рукой, внезапно резко дернула его на себя. Не ожидая этого, Дикий подался вперед и, выпустив багор из рук, споткнулся о валявшийся на полу прожектор. Тот самый, который собственноручно расколотил несколько часов назад.

Олеся холодно улыбнулась, надвигаясь.

– Твою мать, – только и успел выговорить Дикий, припадая на правое колено.

Он поднял взор, чтобы увидеть взметнувшееся над головой лезвие.

– Ох, – только и успел вымолвить он.

Руки егеря инстинктивно обхватили голову в тщетной попытке ее защитить, и в следующий момент тесак со свистом обрушился на него. Лезвие отсекло шесть пальцев – четыре на правой и два на левой руке, оставив на голове обширную рану, которая тут же заполнилась кровью.

– Больно, – прошептал Дикий. По лбу заскользили алые ручейки, разделяя его лицо пополам. Безвольно опустив руки, егерь в священном ужасе глядел на кровоточащие обрубки пальцев.

– Ты плохой, – сказала Олеся, снова замахиваясь.

Дикий даже не пытался защищаться или даже уклоняться от его же собственного ножа.

Тесак с хрустом вошел глубоко в череп, и он, всхлипнув, сел.

– Плохой, – с презрением повторила Олеся. Она отошла назад, не сводя своих громадных глаз с повергнутого соперника.

Дикий встал на карачки, из разверстой раны ручьем лилась кровь.

Он икнул, и его вырвало.

Медленно приподнял руку вверх, словно сомневаясь, верный ли он сделал выбор, затем пополз вперед. Мачете торчал из его черепа, словно гротескно-нелепый указатель.

– В теплой шляпке на бочок… – прокаркал он. – В сапоге… мохнатом.

Что укрылся с головой…

– Олеся… – позвал Сава. Слезы застилали его глаз.

Она некоторое время провожала уползающего егеря, затем, подволакивая слабеющие ноги, заковыляла к Гене.

Дикий упорно полз дальше, оставляя за собой широкую полосу крови.

– Моховик, Моховичок… – шептал он синеющими губами. – Как не жарко летом… Быть таким одетым?

Его снова вырвало, и он упал плашмя, растянувшись на полу. Беспалые руки умирающего чертили по полу неровные красные линии, тщетно пытаясь подтянуть быстро слабеющее тело.

– Олеся, – снова окликнул жену Сава.

Она нагнулась, чтобы поднять сына, но не удержалась и упала прямо на него. Испуганно вскрикнула, переворачиваясь на бок.

– Милая, – срывающимся голосом произнес Сава и заплакал.

– Гена, – сказала Олеся. Она попыталась встать, но снова упала. Ее рубашка из бежевой быстро превратилась в красную. Олеся предприняла очередную попытку, но ноги больше ее не держали. Тогда она поползла к Саве, бережно подталкивая перед собой трупик ребенка.

– Зэня, – произнесла она, и их взгляды встретились.

– Ты самая лучшая мать на свете, – сквозь слезы промолвил Сава. – Самая лучшая мать и жена.

На губах Олеси заиграла улыбка.

– Семья, – мечтательно сказала она. – Зэня. Гена.

– Да. Я, ты и Гена, – тихо сказал Сава. – И я люблю вас.

Дикий продолжал ползти. Тело егеря быстро угасало, но он все равно настойчиво двигался к двери, извиваясь, как червяк. Ноги бестолково елозили по скользкому от крови полу, но он не оставлял своих попыток. Он уже почти преодолел дверной проем, как по телу неожиданно пробежала конвульсивная дрожь, и тихо пискнув, почти как мышь, Дикий затих. Голова с торчащим в ней ножом опустилась на грязные, измазанные кровью руки. Инспектор заповедника «Северный Лог» был мертв.

Олесе удалось приблизиться вплотную к Саве.

– Люблю, – выдохнула она. Изо рта стекал тоненький ручеек крови.

Сава яростно моргал, напрасно стараясь прогнать слезы.

– И я тебя люблю, сладкая.

– Гена.

– Да, милая. Он с нами, – прошептал Сава. – Мы все одна крепкая семья.

Олеся без сил легла рядом, подвигая перепачканный кровью сверток с сыном ближе к Саве. Уцелевшая ручка Гены доверчиво уткнулась ему в небритую щеку.

– Береги, – сказала она. – Береги.

– Конечно, – шмыгнув носом, улыбнулся Сава. – Я буду беречь нашего сына.

– Зэня…

Сава до крови закусил губу.

Олеся умирала на его глазах.

– Давай лучше споем? – мягко предложил он. – То… что ты больше всего любишь.

Олеся сонно улыбнулась. Черты ее лица заострились, глаза затуманивались молочной пленкой.

– Не надо спать, милая. Открой глаза. Прошу тебя!

– Облака… – чуть слышно проговорила Олеся. – Белогривые…

– Лошадки, – с благоговением подхватил Сава. – Что вы мчитесь без оглядки. Ну что же ты? Олеся? Олеся!!!

Она молчала.

– Родная?!! Олеся!! ОЛЕСЯ!!! – срывая голосовые связки, завизжал Сава.

Любимая не отвечала.

Он кричал до хрипоты, пока у него не пропал голос, после чего он потерял сознание.

Когда Сава очнулся, первое, что он увидел, – рука сына, касающаяся его губ. Он улыбнулся.

– Гена.

Сын смотрел на него пустыми глазницами. Второй стеклянный шарик тоже где-то потерялся.

– Только ты у меня остался.

«Да, папа».

– Я люблю тебя.

«И я тебя. Очень жаль, что я так мало прожил».

Сава поцеловал руку сына.

«Хорошо, что ты не видел эту жизнь, сын».

«Правда, папа?»

– Правда, – вслух произнес Сава. – Здесь так много… грязи. Здесь так много… грибов… бесполезных, никчемных… грибов…

Монотонное гудение люминесцентных ламп действовало как снотворное, и последнее, что он произнес, прежде чем провалиться в беспамятство, было:

– Я никогда… не брошу вас.

Он свесил голову. Голову, которую «украшала» декоративная шляпка белого гриба. Мертвый сын держал свою высохшую ручку у щеки отца, а его крохотное тельце прижимала к себе окоченевшая мать.