– Кто старший, спрашиваю?!

– У нас демократия, – с ухмылкой ответил один из этих поганцев. – Мы все равны.

Курган с яростью оглядывал непрошеных гостей. Кто это? В сознании бывалого уголовника все еще ютилась робкая надежда на то, что эти трое верзил попросту обознались, приняли его за кого-то другого, но ее быстро вытеснил яркий образ кореша, задушенного недавно.

Эх, Курган-Курган, так попасться!..

– Парни, вас на ремни порежут. Стоит мне только сказать своим людям, что вы на меня пасть разинули, – спокойно произнес он. – Вы знаете, кто я? – Иван Дмитриевич поймал кончиком языка ручеек крови.

Он старался держаться достойно, хотя внутри у бывалого зэка все ходило ходуном. Лицо болело невыносимо, он чувствовал, что цепь очень сильно рассекла щеку.

Негодяи придвинулись ближе. Цепи болтались в их руках, словно ядовитые змеи.

– Разворачивайтесь и валите отсюда! – приказал Курган.

Ему наконец-то удалось раскрыть нож. Он пытливо вглядывался в глаза незнакомцев. Поведение этой странной троицы пугало его не на шутку. Где-то глубоко внутри зрело убеждение, что с такими беспредельщиками договариваться бесполезно.

«Это они, – внезапно шрапнелью пронзила его мозг жуткая мысль. – Мясники-наемники! Те самые, которых искал Павлов!»

Тот парень, который был слева, придвинулся ближе. Стальная змея в его руке ожила, начала стремительно кружиться.

– Уйди, сопляк, – хрипло сказал Курган.

Свистнула цепь. Он с трудом увернулся и ударил правой рукой, целя в сердце. Его противник успел отклониться назад, но наточенное, как бритва, лезвие все же прорвало куртку и неглубоко вошло в плоть. Незнакомец вскрикнул, перехватил кисть Ковригина и заломил ее так, что затрещали кости.

– На тебя это не похоже, Курган, – ласково сказал человек, который был в центре. – В твоем возрасте уже не следует играть в подобные игры. Зачем ты связался с этим адвокатишкой?

«Они все знают», – с отчаянием подумал Иван Дмитриевич.

Парень, раненный в грудь, с изумлением разглядывал нож, испачканный кровью.

– Сука, ты меня зацепил, – с тупым изумлением сказал он.

– Что вам надо? – прошипел Курган.

– Забить тебя насмерть, – отозвался третий. – А потом мы над твоим телом насыплем курган. Похороним Кургана под курганом.

Все трое захихикали так, словно ничего смешнее в своей жизни им слышать не приходилось.

– Вы психи, – вырвалось у Кургана.

Он развернулся и попытался открыть дверцу автомобиля, но сильный удар в спину заставил его выгнуться дугой. Второй свалил Ковригина на бетонный пол. Бывший уголовник повернулся на спину, закрыл лицо руками.

– Подвинься, Лиса, – услышал он голос парня, раненного в грудь. – Я начну.

Удары посыпались на него как град. Курган быстро потерял сознание. Эти подонки били его в гробовом молчании, сосредоточенно, целя в голову и лицо. Хлесткие удары прекратились только тогда, когда сердце Ивана Дмитриевича перестало биться.

Храня безмолвие, убийцы вышли из гаража, выключили свет и закрыли ворота на ключ. Нож-брелок взял с собой раненый тип. Три тени растворились в ночи так бесшумно, словно их никогда и не существовало.

«Иду ночью, стараясь не попадаться никому на глаза. Свои могут принять меня за боевика и изрешетить пулями раньше, чем я что-то вякну. Местные убьют не сразу, но когда узнают, что я русский… лучше даже не думать об этом.

Ночью в горах холодно. Хочется есть. Вчера вечером поймал ящерицу. Слопал прямо так, сырую. Мясо безвкусное, как салфетка. А под утро повезло. Я нашел раненую птицу – у нее было сломано крыло. Свернул ей шею, кое-как ощипал и съел.

Ловлю себя на мысли, что постоянно думаю о Франце. Изнутри меня рвут в клочья противоречивые чувства. Если бы не он, то я до сих пор сидел бы в том вонючем бараке, и рано или поздно меня убили бы. Но именно Франц и завел всю нашу группу в эту клоаку, где я заживо гнил две недели. Из-за него все наши ребята лежат в земле.

После долгих размышлений прихожу к простому выводу – я все равно убью его. То, что он мне позволил уйти, имеет какое-то объяснение. Франц палец о палец не ударил бы, если бы ему не светила конкретная выгода.

Вопрос только в одном – какая ему польза от моего побега?!

Пока что я не нахожу ответа.

Следующая ночь еще холоднее. Лежу, укутавшись каким-то тряпьем, которое нашел на дне ямы с мусором. Стучу зубами. Вспоминаю маму. Папу. Он умер, когда мне едва исполнилось шесть лет.

Отец работал в милиции, был участковым. Его зарезал какой-то рецидивист. Соседи жаловались на шум, и отец пришел к своему убийце домой, чтобы приструнить компанию уголовников. Там он и получил заточку в спину.

Слышу, как воет ветер. Где-то позади раздаются шуршащие звуки. Змея?

Пальцы мои сжимают рукоять кинжала, и я перекатываюсь на живот. Передо мной оборванный мужик, заросший, словно Робинзон Крузо. Даже в темноте вижу, с какой ненавистью он смотрит на меня. В руках карабин.

– Вставай, – хрипит он.

Я лежу и показываю на ногу, мол, не могу, ранен.

Мужик брезгливо харкает в сторону, затем тычет стволом в бок.

– Вставай, падаль!

Я очень медленно поднимаюсь.

– Русская свинья, – цедит он.

Ствол карабина смотрит прямо мне в глаза.

Я улыбаюсь. Что-то в моем лице заставляет бродягу с оружием отшатнуться. Он визжит, его палец ползет к спусковому крючку. Я, не раздумывая, кидаюсь в атаку. Кинжал распарывает тряпье, погружаясь в плоть. Бродяга кричит, выпучив глаза. Я отступаю и наблюдаю, как он корчится и через минуту затихает.

Беру карабин, проверяю и со смехом бросаю – в нем нет патронов.

Ухожу дальше. Кто знает, может, он тут не один?..

На следующий день подхватываю простуду. Дышать тяжело, сухой кашель, конечности ломит, но с наступлением темноты все равно ползу.

Я начинаю бредить. Иногда хочется плакать. Губы обветрены, трещины кровоточат. Проваливаюсь в забытье.

Прихожу в себя, когда меня кто-то тормошит, причем не особенно церемонясь, словно шлюху, которая плохо обслужила клиента.

Открываю глаза. Лица русские.

– Братишки! – шепчу я, протягивая к ним руки.

Их лица не меняются. Парни смотрят на меня, как на собаку со сломанным хребтом, которую переехал грузовик, со смесью жалости и отвращения.

Меня куда-то тащат. Только сейчас понимаю, что на мне тряпки убитого боевика.

– Я свой, братишки.

Пытаюсь себя успокоить. Мол, скоро все устаканится и встанет на свои места. Я расскажу им…