Всю неделю после нашего свидания я старалась выбросить тебя из головы, но события на Ближнем Востоке, конфликт между Израилем и сектором Газа не давали мне этого сделать: все газеты кричали о них, весь Интернет гудел от новостей. Казалось, весь мир вопит мне в уши: «Он там! Думай о нем!» Я внимательно разглядывала каждую фотографию, выискивая среди корреспондентов твое имя. И нашла-таки, под совершенно поразительной фотографией. На ней было снято пять женщин, все в платках, и все они скорбно о чем-то кричали. Одна вытянула перед собой руки, словно хотела остановить происходящее за кадром. Я прочитала, что на фотографии запечатлены похороны убитого палестинского мальчика. Так я узнала, что ты покинул Иерусалим и сейчас работаешь в секторе Газа.

Прошло несколько недель, и средства массовой информации стали называть этот конфликт настоящей войной. Я не отрывалась от экрана телевизора, мне было страшно: сражения становились все более ожесточенными. Часто показывали детей, очень многих, некоторые по виду были совсем маленькие, первоклашки, как моя Виолетта, или даже дошкольники, как Лиам. Я смотрела интервью с женщиной, которая призналась, что у нее трое детей и они спят в разных комнатах: если бомба попадет в дом, есть шанс, что не убьет всех разом. Сообщали, что множество семей вообще остались без крова.

– А давай переключим на Си-эс-ай, – попросил как-то Даррен, плюхаясь рядом на диван, когда я смотрела новости.

– Давай, – ответила я и переключила канал.

Но, глядя на экран, я не видела событий сериала. Мои мысли – да и сердце тоже – были в секторе Газа.

Когда ты позвонил, я была на работе.

– Гейб, – сказала я.

– Я больше здесь не могу, – сообщил ты. – Возвращаюсь домой.

Сердце в груди забилось чаще.

– Что у тебя происходит?

– Никогда не видел ничего подобного. Женщины, дети… – Твой голос осекся. – И все время думаю о тебе, – продолжал ты. – О нашем номере в «Варвике». Я был неправ, когда просил тебя поехать со мной в Иерусалим. Лучше самому остаться в Нью-Йорке. Даррен все еще с Линдой? Ты с ним говорила о ней?

У меня перехватило дыхание. Именно этого я и хотела тогда, на это только и надеялась. Но сейчас все изменилось. И я завиляла:

– Гейб, ты делаешь прекрасную работу. Я видела твою фотографию на первой странице «Нью-Йорк таймс». Ты показываешь всему миру, что там происходит. Ты же всегда мечтал об этом.

Слышно было, как изменился твой голос.

– Я думал, что смогу как-то повлиять на события, но… это просто картинки, Люси. Они ни на что не влияют. Мир как был дерьмом, так и остался. А сейчас… мне кажется, сейчас я жертвую слишком многим. Я не могу без тебя. Все время только и думаю о тебе.

– Я тоже очень скучаю. Но, Гейб, если ты вернешься… я не могу обещать… не надо приезжать только ради меня, Гейб. Не ставь меня перед выбором. Даррен мне не изменял. Он… он купил мне дом. Дом, где мы познакомились. А Линда – его агент по недвижимости.

Мое сердце чуть не разорвалось, пока я все это выговаривала, но я твердо знала, что поступаю правильно ради моих детей, ради собственной жизни. Мне нужно было нести на себе этот крест, нужно было сохранить свой брак, нашу семью.

Я слушала твое тяжелое дыхание и ждала ответа.

– Ты этого хочешь, Люси? – тихо спросил ты. – Дом решит все проблемы?

Я закрыла глаза:

– Нет, конечно. Не решит. Но начнем с этого. Я говорила, что детей своих не брошу. Я не хочу разрушать семью.

Я представила твое искаженное страданием лицо. И старалась держать себя в руках.

– Думаю, в любом случае мне надо вернуться, – сказал ты, и голос выдал твое волнение. – Ради себя самого. Я хочу подать заявление об уходе. Надеюсь, к концу лета буду дома. И… от тебя ничего не жду. Жизнь очень коротка, Люси. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Чтобы мы оба были счастливы.

Я не знала, что ответить, ведь я тоже хотела, чтобы мы оба были счастливы. Но понятия не имела, как это устроить.

– Хорошо, – сказала я. – А пока береги себя. Мы… Когда вернешься, мы еще поговорим.

– Я люблю тебя, Люси.

Я не могла оставить эти слова без ответа, тем более что сама чувствовала то же самое.

– Я тоже, – прошептала я, и к горлу подступили слезы. – Я тоже люблю тебя, Гейб.

Любила, люблю и всегда буду любить. В ту минуту я поняла это ясно. Даррена я тоже люблю, но у нас с тобой все по-другому. Если бы я не встретила тебя, меня вполне бы удовлетворил Даррен. Но я вкусила запретный плод. Я отведала плод древа познания. И увидела, что жизнь может предложить мне гораздо больше.

Я понимала, что придется забыть и не думать больше о том, что могло бы быть, если… И то, что, видите ли, Гейб мне нравится больше, не есть достаточный повод для уничтожения союза с добрым и великодушным человеком. И уж тем более не повод, чтобы принести страдание своим детям.

В тот день работать я больше не могла и попросила отгул. Поехала домой и легла спать на диване в обнимку с «Любовником леди Чаттерли».

Есть некоторые вещи, о которых мы знаем, не догадываясь об их существовании.

Мне следовало все понять, когда в полдевятого вечера я заснула в кровати Лиама, не дочитав до конца рассказ из книжки «Если дать мышонку печенье».

Мне следовало все понять, когда у меня случилась задержка в пять дней, потом – в десять.

Но до меня все никак не доходило, пока я не проснулась среди ночи от ощущения, что не успею добежать до туалета – вырвет раньше. Я протянула руку и схватила контейнер для мусора, стоявший возле прикроватного столика.

– О господи! – промычал Даррен, подскакивая на постели. – Тебя что, тошнит?

Я вытерла рот рукой и наконец сообразила.

– Кажется, я забеременела, – со стоном сообщила я. – У нас есть тест на беременность?

Я покрепче завязала пластиковый пакет с мусором, чтобы не пахло, пытаясь сообразить, что к чему. Стала высчитывать недели. До этого я не сомневалась, что не залетела в день, когда была с тобой и через несколько часов – с Дарреном. Но, видимо, ошиблась. Все тело мое вспыхнуло, когда в голове молнией сверкнула мысль: «Чей же это ребенок?»

– Постой, ты серьезно? – спросил Даррен.

– Так же серьезно, как Пражская дефенестрация[18], – сказала я, стараясь ничем не выдать своего потрясения. Своего ужаса.