Неужели таков замысел Бога, Гейб? И существует ли сам Бог?

В Тель-Авиве мы приземлились точно по расписанию. Я сообщила Даррену, что со мной все в порядке, взяла такси и поехала в больницу. Странное возникло чувство от осознания, что не нужно посылать тебе сообщение о своем прибытии. Или звонить, спрашивать, в каком ты остановился номере, как тебя найти. Звонить было некому. И говорить было не с кем. Я была одна… не считая ребенка.

– Я очень рада, что ты со мной, – пробормотала я, глядя на свой живот.

И сразу же стало не так одиноко, ведь рядом есть еще одно существо, которое чувствует и переживает вместе со мной.

В больнице меня встретили двое охранников, которые проверяли вещи у посетителей.

– Мне нужно узнать, где лежит один ваш пациент, – решительно заявила я, предъявляя свой багаж и даже не поинтересовавшись, говорят ли они по-английски.

– Вон там справочное, – ответил один охранник, указывая на стол за своей спиной, когда я прошла через раму металлоискателя и получила вещи обратно. – Там ответят на все ваши вопросы.

Я бросилась туда, волоча за собой чемодан на колесиках.

– Прошу вас, – обратилась я к женщине за столом, – мне нужно узнать, в какой палате лежит Габриель Сэмсон.

Она, похоже, заметила, что я расстроена. К тому же сказывался полет в течение десяти с половиной часов и смена часовых поясов. Наверняка глаза у меня были воспаленные, волосы – растрепанные. Женщина мгновенно отыскала твое имя в компьютере.

– Восьмой этаж, – сказала она. – Палата интенсивной терапии номер восемьсот два. – И указала в сторону лифта.

В лифте я нажала на цифру восемь и почему-то стала вспоминать, на каком этаже был твой номер в отеле «Варвик». Закрыв глаза, я представила себе, как твой палец нажимает на кнопку. Кажется, шестой. Или пятый? По щеке покатилась слеза. Если ты умер, подумалось мне, значит мне одной придется хранить наши воспоминания. Единственный на земле человек, который все это испытал лично. Я сделаю даже больше. Буду помнить все, до последней подробности.

Лифт остановился, дверь открылась. Я пошла по коридору, подошла к сидящей за столом дежурной и сказала, что пришла повидаться с тобой. Она кивнула и предложила мне присесть. Сказала, что врачи придут совсем скоро. Сняла трубку и заговорила на иврите.

– Погодите, – сказала я. – Мне надо видеть Гейба, понимаете? Немедленно… Это можно сделать?

Она прикрыла микрофон ладошкой:

– Очень скоро вы его увидите. Но сначала врачи хотят поговорить с вами.

Я примчалась сюда сразу из аэропорта, с вещами: у меня был чемодан и большая сумка. Я покорно подтащила их к убогому казенному стулу и села. Закрыла глаза и стала вспоминать нашу первую встречу. Во что ты был одет? В белую футболку? Или серую? Был ли на ней карманчик? Эмблема с левой стороны? Да, у нее был небольшой вырез в виде буквы «V». Это я хорошо помню.

Кто-то прокашлялся передо мной, и я открыла глаза. Это был мужчина в медицинском халате. Чем-то он напомнил мне Джейсона.

– Миссис Максвелл? – осведомился он.

Я кивнула и встала.

– Да, я Люси Максвелл. – Я протянула руку.

Врач пожал ее.

– Меня зовут Иоав Шамир, – сказал он. – Я врач-невролог, и мистер Сэмсон – мой пациент.

Его английский был почти идеален, только букву «р» он проглатывал.

– Спасибо, что заботитесь о нем.

Две женщины, стоявшие за спиной доктора Шамира, шагнули вперед.

– Меня зовут Дафна Мизрахи, – представилась та, что повыше; акцент у нее был более ярко выражен. – Я врач интенсивной терапии.

Я пожала руку и ей.

– Приятно познакомиться, – тупо сказала я.

Затем представилась третья. Халата на ней не было. Только яркое летнее платье. Плечи прикрывал шейный платок.

– Меня зовут Шошана. Шошана Бен-Ами, – сказала она. – Я социальный работник. Я попросила, чтобы нам предоставили комнату. Прошу вас, пройдемте.

Ее английский звучал как британский. Наверное, подумала я, она выросла в Англии и переехала в Израиль недавно, может, с кем-то из родителей, и с детства владеет обоими языками.

– Хорошо, – ответила я и потопала за ними.

После долгого перелета, после смены часовых поясов, в ситуации, напоминающей сюрреалистический фильм, казалось, будто я не иду, а плыву, будто это происходит со мной во сне, где все звуки доходят до слуха, словно сквозь вату.

– Вам известно, что произошло? – спросила доктор Мизрахи, когда мы пришли в небольшую тихую палату и расселись.

Здесь был стол, несколько стульев, телефон.

– В общем-то… не очень, – призналась я и поставила на пол сумку.

– Не желаете узнать подробности? – спросила она. – Я взяла с собой медицинскую карту.

Обычно я желаю получать всю информацию. Чем больше знаю, тем больше владею ситуацией. Но сейчас я отказалась.

– Я просто хочу повидаться с ним, – сказала я.

Доктор Мизрахи кивнула:

– Повидаетесь, совсем скоро, но сначала мы хотим проинформировать вас кое о чем.

Доктор Шамир сидел напротив меня.

– Как вам известно, – сказал он, – ваш друг получил чрезвычайно серьезную травму в области мозга. Вы не хотели бы ознакомиться с результатами тестов?

Я тяжело вздохнула:

– Скажите только одно: каковы шансы, что он встанет на ноги? И как много времени это займет?

Врачи обменялись взглядами.

– У него поражен нижний участок мозга, – сказал доктор Шамир. – Этот участок контролирует важнейшие жизненные функции.

– Глотание, дыхание, например, – пояснила доктор Мизрахи.

– Но возможно ли восстановить эти функции? – спросила я.

Надежда – штучка с перьями… В душе моей поет… Без слов одну мелодию… Твердить не устает…[20] Ты ходил на этот семинар в Колумбийском университете? Посвященный поэзии Дикинсон? Не помню. Как жаль, что я этого не помню.

Они снова переглянулись. На этот раз первой заговорила доктор Мизрахи:

– Мы с доктором Шамиром провели тест на остановку работы мозга. Тест показал, что мозг вашего друга… он не функционирует.

– Но он может снова начать функционировать? Как сломанная нога, например, как больное горло. Его мозг может восстановиться?

В такси я представляла, как ты очнешься, едва услышав мой голос. И скоро будешь здоров и счастлив в моих объятиях.

Доктор Шамир посмотрел на меня в упор. За толстыми стеклами очков его карие глаза казались огромными.