«Эти несколько шагов президента, – заявил прессе Эли Визель, – стерли сорок лет мировой истории»[96].

Много лет Зигги был востребованным спикером: его буквально заваливали приглашениями выступить на публичных и закрытых мероприятиях – и до Битбурга он не отказывался. У него всегда находилось время рассказать о Холокосте на школьном или университетском выпускном, на лекции для магистров, в еврейском общинном центре. Зигги пользовался любой возможностью для того, чтобы высказать свою основную идею: не молчи, столкнувшись с несправедливостью. А если слышишь, как отрицатели Холокоста распространяют свою пропаганду, будь готов опровергнуть их ложь.

Выступления Зигги всегда будили в слушателях эмоциональный отклик, и этот отклик укреплял его в ощущении значимости собственной роли носителя памяти о Холокосте. «Может быть, у меня и есть кое-какие мозги, но я не гений, – начинал он. – Я человек очень простой. Единственная моя особенность – то, что я смог выжить. Я свободный человек, американский еврей, соблюдаю шабат. У меня отличная память, и я помню о Холокосте все – к большому своему сожалению». И начинали литься воспоминания. Помимо Вест-Пойнта, Зигги читал лекции о Холокосте во множестве престижных университетов, в том числе Брауновском, Пенсильванском и Бостонском.

После фиаско с Битбургом он отказался от публичных выступлений. Да и зачем? Если президент США, самый могущественный человек на планете, оправдывает массовые убийства, совершенные нацистами, то мир сошел с ума, так что Зигги незачем продолжать свидетельствовать.

«Это было бы ужасно, даже если бы он не был президентом, – сказал он как-то газетчику, – но он президент – и дает официальное отпущение грехов самым ужасным убийствам в истории от имени величайшей в мире демократии. Я не злобный человек, я не желаю ему зла. Я даже не ненавижу современных немцев, так с чего бы мне ненавидеть Рейгана? Но зачем мне новые кошмары? Каждый раз, когда я выступаю публично, меня посещают кошмары. Во время кошмара не умираешь, но испытываешь нечто близкое. В моем случае я вижу во сне газовые камеры. Мне снится, как в огне гибнут мои собственные дети. Зачем мне подвергать себя такому?»

Он отклонил приглашения выступить со стороны, в частности, Калифорнийского университета в Беркли, академии ВВС США в Колорадо-Спрингс и школы Тафта в Западном Коннектикуте. Молчание продлилось двенадцать лет.

В 1990-х годах рост числа отрицателей Холокоста вынудил Зигги вернуться к выступлениям, и он вновь принял приглашение произнести речь – на этот раз в День памяти жертв Холокоста в Университете Кина в Юнионе, штат Нью-Джерси.

Йом ха-Шоа ве-ха-гвура, День памяти Катастрофы и героизма, был введен в Израиле в 1953 году. Приказ был подписан тогдашними премьер-министром Давидом Бен-Гурионом и президентом Ицхаком Бен-Цви. Дата праздника должна была совпадать с апрельской годовщиной восстания в Варшавском гетто 1943 года – самым долгим восстанием евреев против нацистских угнетателей. Каждый год в Израиле в День Катастрофы в 10 утра по всей стране звучат сирены в память о погибших. Пешеходы останавливаются, водители глушат моторы своих автомобилей, двери общественных мест закрываются, приспускаются флаги. Вся страна в торжественном молчании останавливается, чтобы почтить память жертв. С 1988 года частью дня памяти стал сбор студентов разных стран в Освенциме, где они участвуют в «Марше жизни», названном так в противоположность маршам смерти и призванном продемонстрировать возрождение мирового еврейства. В США в День Катастрофы проводятся службы, бдения и лекции выживших жерств Холокоста. Выступить во время Недели памяти о Холокосте в апреле 1992 года Центр изучения Холокоста в Университете Кина и пригласил Зигги.

«Мы готовили речь всю ночь, – вспоминала Лайза Голдстейн, многолетний личный секретарь Зигги. – Я помогала ему писать заметки на карточках – резала их и склеивала скотчем. Со времени его последнего выступления прошло уже много лет, так что он заметно нервничал».

В большой аудитории Университета Кина собралось более тысячи студентов и преподавателей. Президент университета доктор Натан Вейсс представил Зигги, и тот взошел на кафедру.

«Мне было бы гораздо спокойнее, – начал он, – говорить о банковском деле и бизнесе. Я в этом довольно хорошо разбираюсь. Но мне придется отбросить свое спокойствие в сторону и снова завести речь на тему, которая для меня одновременно болезненна и священна».

Зигги было уже шестьдесят шесть лет, впрочем, его голос был таким же сильным и уверенным, что и десяток лет назад в Вест-Пойнте, но содержание речи было иным. В Вест-Пойнте он вспоминал о драматичных подробностях своего заключения в Освенциме, но отрицание Холокоста в то время еще не составляло такой серьезной проблемы. Реакцию на него он включил в выступление в Университете Кина впервые.

«У меня прекрасная память, – начал он, возвращаясь к привычным фразам и темам. – Я помню Холокост, и это не доставляет мне удовольствия. Но к этой боли присоединилась новая серьезная беда, все громче заявляющая о себе в нашей стране. Это отрицание Холокоста. Отрицатели спрашивают: “А был ли Холокост?” Мы можем с тем же успехом спросить: “А было ли рабство в Америке?” Как вы бы ответили человеку, который заявил бы: “Никакого рабства в Америке не было. Рабство – это изобретение чернокожих, бьющих на жалость”? Как бы вы ответили человеку, который заявил бы: “Никаких судов Линча куклуксклановцы не проводили”? Полагаю, дорогие студенты, вы бы сразу возразили, услышав подобную ложь… Отрицание Холокоста – это худшее, с чем может столкнуться бывший узник концлагеря. Для человека, который до сих пор слышит в ушах крики детей, кому в кошмарах до сих пор являются дети, которых вырывают из объятий родителей и бросают в печи крематориев, жестокость подобных газетных заявлений со стороны отрицателей…»

Тут он замялся и покрепче ухватился за боковые стенки кафедры: «Да будь они все прокляты! Непристойно отрицать убийство невинных людей. Никогда я не думал, что мне придется поднимать руку и клясться в том, что все сказанное мною – правда…»

В течение следующего часа внимание аудитории было приковано к воспоминаниям о том, что он видел и пережил в Освенциме, рассказам о массовых бойнях и невообразимой жестокости, а затем об освобождении и о том, что делают в Вашингтоне и других местах для защиты памяти о Холокосте от пропаганды отрицателей.

«Мой хороший друг Эли Визель как-то сказал: “Те, кто ничего не делают, выступают на стороне не жертв, а убийц”. Так что идите в ногу с нами, – предупредил он студентов и преподавателей. – Боритесь с этой чумой и ее распространителями – со всеми этими Дэвидами Дьюками, Пэтами Бьюкененами, Роберами Фориссонами, неонацистами и расистами. В Англии Дэвид Ирвинг утверждает в своей книге, что Гитлер до 1 октября 1943 года не знал о том, что миллионы евреев отправляются в газовые камеры[97]. Иными словами, окончательного решения еврейского вопроса не существовало. Итак, никаких газовых камер не было, но что это значит? Что я сам убил всю свою семью? Что этот номер на моей руке не существует? А если такие идеи высказываются сейчас, то что будет, когда мы, выжившие узники, покинем этот мир? Тогда вам, молодым людям, придется нести ответственное и почетное бремя памяти».