Над камином в офисе Зигги висела мраморная табличка размером четыре на три фута – подарок от жены и детей, – на которой было выгравировано его жизненное кредо: «СВОБОДНЫЕ ЛЮДИ, ЗАБЫВШИЕ О ГОРЬКОМ ПРОШЛОМ, НЕ ЗАСЛУЖИВАЮТ СВЕТЛОГО БУДУЩЕГО».

«Отец не уважал евреев, отказывавшихся говорить о Холокосте, будь они бывшими узниками или нет, – рассказывал его сын Алан. – Помню, как-то к нему приехал торговец алмазами из Израиля. Он собирался заняться недвижимостью, и ему нужно было банковское финансирование. Пока мы с ним ждали отца, он посмотрел на табличку над камином и сказал мне: “Pshah! Незачем помнить о всяких ужасах. Нужно преодолевать и забывать их”. Я встал, вышел в соседнюю комнату, где у отца заканчивалась предыдущая встреча, и пересказал ему, что сказал этот человек. Отец вышел в приемную и сказал ему: “Удачи с проектом” – и вышел. На том все и кончилось».

«Зигги Вильциг… за два последних десятилетия в одиночку довел капитализацию банка со 180 миллионов долларов до более 2,2 миллиарда, – писал журнал New Jersey Business, – причем только за счет внутреннего роста. [TCNJ] – самый ликвидный банк штата[99]. Он только что показал рекордную выручку девятый год подряд – показатель, недостижимый для всех остальных крупных банков штата. Чрезвычайно высокий коэффициент покрытия капитала позволил ему стать “самым здоровым” банком штата»[100].

При Зигги стоимость акций банка повысилась с 10 долларов за штуку в 1983 году до 150 долларов за акцию в 1992 году после дробления компаний. К осени 1992 года Зигги открыл уже сорок филиалов в восьми округах штата. «План состоит в том, – объяснял он в октябрьском интервью журналу Commerce, – чтобы все филиалы находились не более чем в часе езды от штаб-квартиры Трастовой компании в Джерси-Сити, что позволяет топ-менеджерам банка своевременно реагировать на запросы клиентов. Мы можем приехать к ним в офис и на месте проанализировать их потребности».

Зигги перевел офис Wilshire в штаб-квартиру банка на Джорнал-сквер, что позволяло ему (ныне официальному «старшему консультанту» банка) мгновенно вызывать к себе в офис свою дочь Шерри.

Деловые отношения Шерри с Зигги были самыми тесными из всех троих детей, но при этом и самыми напряженными. В хорошем настроении Зигги выказывал ей свое уважение и относился как к полноценной коллеге. В других случаях он критиковал все подряд, даже ее маникюр. Однако Зигги и Шерри хорошо работалось вместе, и Зигги устраивал покупки и продажи Wilshire через свою дочь, как если бы ничего не изменилось – ничего, кроме надежд Шерри на собственную жизнь.

За десять лет до того, в 1981 году, когда Зигги стал обучать 23-летнюю дочь с прицелом на то, что она в дальнейшем возглавит Wilshire, Шерри показала себя более чем способной выполнять работу – к вящему удовлетворению Зигги. Она проявляла отличные административные способности, и ее устраивало положение фактической заместительницы отца в Wilshirе. Однако порой она все же возмущалась тем, насколько плотно Зигги контролирует ее жизнь, начиная с колледжа. Подростком она очень хотела поступить в Пенсильванский университет в Западной Филадельфии, куда ее приглашали на программу подготовки к магистратуре. Зигги покачал головой и сказал, что университет находится в криминальном районе, где часто фиксируются изнасилования, и что она пойдет в Брауновский университет в более спокойном Провиденсе, штат Род-Айленд.

«Оба моих брата окончили Пенсильванский университет, – возразила она. – Почему мне нельзя?»

«Потому что их не изнасилуют, – сказал Зигги. – Разговор окончен».

Вопрос, где Шерри будет учиться, всплыл как-то вечером на «семейном совете», что, как всем было известно, было эвфемизмом для ситуации, когда Зигги не оставлял камня на камне от одного из детей в присутствии остальных. Спор вяло длился больше часа, пока не произошло обострение.

«Но для меня это важно, – настаивала Шерри. – Ты меня не слушаешь. Почему я не могу…»

Тут Зигги побагровел.

«Я тебя не слушаю? – заорал он. – Как у тебя язык повернулся! Возьми свои слова обратно. Я всегда тебя слушаю. ЭТО ТЫ МЕНЯ ДОПРАШИВАЕШЬ, КАК В ГЕСТАПО!»

Он схватил вазу, словно собираясь разбить ее об пол, к ужасу всех собравшихся. Никто никогда не видел, чтобы Зигги кого-то бил, но именно это и делало его жест таким пугающим. Насладившись произведенным эффектом, Зигги поставил вазу на место.

«Никто из тех, чьим отцом не был бывший узник Холокоста, не может понять подобного, – писал Мелвин Букет – сын Джо Букета, друга Зигги тоже из числа спасшихся узников. – Родители других детей любили их, но никогда не воспринимали их чудом во плоти… Но что же делать с такой космических размеров ответственностью?.. Как можно бунтовать против людей, столько переживших? На что ты можешь жаловаться по сравнению с ними?»[101]

Шерри прочла несколько книг о том, как жертвы Холокоста относились к своим детям, и могла понять причины такого поведения. В 1979 году Хелен Эпстейн, сама дочь выживших узников, опубликовала важную работу «Дети Холокоста» (Children of the Holocaust)[102], куда вошли в том числе и интервью с родителями – бывшими узниками, которые признавались, что ожидают от жизни самого худшего и проявляют чрезмерную заботу о детях. Зигги не ожидал от жизни самого худшего – более того, он даже был оптимистом, но в плане чрезмерной заботы о детях исключением не был, а личные особенности делали чрезмерность этой заботы еще более чрезмерной. Шерри вспоминала, как в университетские годы она однажды вышла из штаб-квартиры TCNJ на Джорнал-сквер, чтобы купить кое-что из одежды, и пообещала отцу, что вернется к определенному времени. По истечении часа Зигги запаниковал. Он преждевременно закончил встречу совета директоров, а самих директоров отправил на поиски дочери. Охранники банка вместе с полицией штата и округа с рациями прочесывали близлежащие магазины одежды, стуча в примерочные и спрашивая: «Вы не Шерри Вильциг?»