– Прежде всего тебе нужно скрыться. Что ты будешь делать потом в открытом море, мне неинтересно, – остается уповать лишь на Бога и твою дерзость. Скорее натягивай на себя эту одежду. И придется побриться – у тебя пушок на подбородке. Этот желтый парик и немного помады дополнят твой маскарад, и совсем скоро непорочная Жозефина и кривоногая Анастасия покинут этот гостеприимный кров.

Тонкий серп луны повис в небе. Под покровом тьмы они двигались по городским улицам. Том пытался идти в ногу с красоткой Жозефиной, которая, виляя бедрами, словно до сих пор была на сцене, быстро семенила вперед мелкими шажками.

В ночное время Порт-Ройал был еще хуже, чем днем. Казалось, тьма обладала особой притягательной силой для человеческих существ, которые в силу своей профессии избегали дневного света. Они перемещались по одному или небольшими группками, высматривая легкую добычу.

Кроме грабителей были здесь также самые обычные пьяницы, которые переползали из одного кабачка в другой, все как один без гроша в кармане, а потому не представляли никакого интереса для ночных воров.

Том с Рамоном избрали маршрут, проходивший через самые опасные кварталы города. В конце концов, если выбирать между грабителями и белыми бомбами, то первые выглядели куда предпочтительнее.

Пока все шло хорошо – настолько хорошо, что Рамон внезапно ощутил острое желание что-нибудь спеть.

Испанец остановился под каменной аркой и запел. Усиленный эхом голос разнесся по длинной узкой безлюдной улице – все двери заперты, все окна на запорах. Свет редких фонарей не разгонял, а, кажется, еще больше сгущал темноту.

Рамон растроганно высморкался.

– Тебе обязательно надо искушать судьбу? – проворчал Том.

– Такова моя судьба, дорогой Том, – прошептал испанец, – чем ближе я к смерти, тем острее чувствую жизнь. Меня не берут ни чума, ни болезни, не-е-ет, Рамона остановит только пуля, и то же самое касается красотки Жозефины. Ведь мы созданы из одного теста.

Помолчав немного, Рамон посмотрел на Тома глубоким задумчивым взглядом.

– Мне не хватает плети, – прошептал он, – ударов плети по спине.

Том покосился на него, припоминая, как испанец еще на Невисе избивал сам себя ремнем сеньора Лопеса.

– Почему ты делаешь это? – спросил он. – Зачем стремишься причинить себе боль?

– Боль, – ответил Рамон, – единственное, что может облегчить мои муки, причиняемые нечистой совестью. Как смешно это звучит – нечистая совесть. Словно мы говорим о нечистой воде, нечистой одежде или нечистой коже.

Помада на губах Рамона размазалась, и от этого лицо казалось несчастным и потерянным.

– Я обманул столько разных людей, – прошептал он, – а они ведь возлагали свои надежды на Рамона, Виктора, Хуана, Гуго и Альберто, не говоря уж о красотке Жозефине и Жаке Эмиле Морте. Я родился не под одной, а под тысячью звезд и оттого жил под тысячью имен. Я не помню свою мать и не знаю, кем был мой отец. Вот так и получилось, что Рамон из Кадиса вырос пройдохой, который меняет свои лица как перчатки. У меня мало талантов и мало возможностей, но я рано понял, что ложь – мое призвание. Я воровал, грабил, обманывал, отрицал содеянное и оплакивал потерянное. А чтобы низость моя стала еще более очевидной, назвался Благочестивым.

Рамон улыбнулся и дотронулся своей рукой до щеки Тома.

– Жизнь – она как гончарный круг: если вначале допустишь хоть небольшой перекос, то и весь кувшин выйдет перекошенным.

В темном переулке было довольно тихо. Рамон стянул с себя парик.

– Я бы очень хотел стать тебе отцом, Том. Я мечтал об этом на Невисе! Но как избавиться от собственной тени? Это можно сделать лишь в темноте. Постарайся, чтобы твоя жизнь, Том, не перекосилась, как моя, чтобы ты не закончил свои дни одноглазым старикашкой с ранами на теле и в душе. Черт возьми, как же я испоганил свою жизнь!

– Никогда не поздно все изменить, – пробормотал Том.

– Видишь ли, мой час пробил, – Рамон водрузил свой парик на место. – Через день станет поздно что-либо менять. Скоро все закончится. И этот перекошенный кувшин расколется. Если бы я не встретил тебя, Том Коллинз, я бы никогда не понял, насколько я испорченный человек. Такие вещи можно увидеть лишь в чистом, незамутненном зеркале.

Рамон одернул платье.

– Значит, таков мой жребий, – вздохнул он, – быть спасенным из воды, чтобы принять из рук судьбы заслуженное наказание.

Том бросил взгляд поверх плеча Рамона. В арку вошел какой-то мужчина.

Он появился из темноты с таким видом, словно поджидал их. Его лицо выражало неколебимую уверенность в собственных силах.

Мужчина с видом мрачной решимости остановился перед Рамоном, который писклявым голоском Жозефины попросил его убираться прочь с дороги. В ответ незнакомец оторвал испанца от земли и поднял его на полметра в воздух.

– Будь ты хоть мужик, хоть баба, хоть сам черт в юбке, – проворчал мужчина, – а давай гони монету за проход по мосту.

– Но я не вижу здесь никакого моста, – прощебетала Жозефина.

– Видишь или не видишь – гони монету, – огрызнулся мужик.

– Сначала поставь меня на землю.

Мужчина отбросил от себя Жозефину и плюнул под ноги Тому.

– Свои денежки я держу в чулке, – проворковал Рамон.

– Давай шевелись, если жизнь дорога, – поторопил мужик.

Рамон грустно улыбнулся.

– К сожалению, нет.

В чулке лежал камень, и он попал точно в цель. Все произошло во мгновение ока. Секунду грабитель стоял, словно размышляя над какой-то важной проблемой, потом рухнул плашмя на землю.

– Будет знать, как приставать к беззащитной женщине, – покачал головой Рамон.

Том поднял голову и посмотрел на светлеющее на востоке небо. По плану он должен был еще до рассвета покинуть город и спрятаться на берегу под лодкой Рамона. Он готов был пролежать под ней целую неделю, если это могло спасти его от бомб.

– Прежде чем расстаться, мы могли бы пропустить по стаканчику, – Рамон покосился на близлежащую таверну, где последние ночные посетители, судорожно хватаясь руками за столы, пытались встать на ноги.

– Сейчас не время, – отрезал Том.

– По глоточку, на прощание. Ради Жозефины.

– Ну а если действительно на прощание, тогда уж не в женской одежде, – и с этими словами Том снял с себя платье и стянул парик.