Если мы знаем о возможном событии 10 января 1917 года, то тогда пророчество Распутина и не пророчество вовсе, а здравый и мудрый политический прогноз, предупреждающий монарха о том, что в случае срыва мира с Германией империю ждет революция и кровавая Гражданская война.

Позднее, при дознании, устроенном Чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства, близкий к кружку Распутина и одновременно к департаменту полиции Манасевич-Мануйлов проговорился: «Время было такое, большое политическое брожение, и выдвигались фигуры реакционные. Распутин, между прочим, говорил о том, что группа Государственного совета усиливается правыми элементами и его толкают на то, чтобы провести несколько правых…

Председатель: Это Распутин говорил?

Мануйлов:…в Госсовет для того, чтобы усилить: но Распутин говорил – „Какого черта от них толку? Все равно – что право, что лево – папаша ничего не понимает“. Он все упирал на то, что царь не гож.

Председатель: То есть в связи с той мыслью, что Александра Федоровна должна стать Екатериной II?

Мануйлов: Несомненно, в тайниках души вопрос шел о регентше.

Председатель: О низвержении Николая II и о регентстве Александры Федоровны?

Мануйлов: Это чувствовалось. Он был очень ловкий человек и не договаривал»[375].

Следы существования «Манифеста» подтвердил Н. Маклаков в показаниях Чрезвычайной следственной комиссии в кратком заявлении от 23 августа 1917 года. Датой представления проекта манифеста царю он назвал 19 или 20 декабря 1916 года. Маклаков вспоминал: «…после этого я писал еще письмо и проект Манифеста, и в памяти не осталось отчетливых следов всех этих документов в их подробностях». Запомним эти даты: 19 или 20 декабря 1916 года.

Между ними и 17 декабря, когда был убит Распутин, всего один-два дня.

В своих показаниях Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства Родзянко напомнил детали атмосферы 1916 года: «Но определенно ходили слухи, и ко мне приезжали даже какие-то частные люди с заявлением о том, что они знают, что через шведское посольство Распутину передаются большие деньги из-за границы. Это я определенно помню. Я знаю, что все эти сведения доводились до сведения ген. Беляева, потому что он был во главе контрразведки»[376].

Шведское посольство фигурирует здесь, видимо, не случайно. Наиболее безопасный путь в Россию из Германии лежал через эту нейтральную страну, которая была заинтересована в скорейшем мире двух воюющих стран.

1.

Об охране, имевшейся у Распутина, помимо банковских соглядатаев и филеров МВД, имеются разнообразные сведения, однако персонально ее члены не назывались, за исключением документов полиции. В частности, Воронин выше упоминал: «Мне известно, что группа офицеров, жившая и бывавшая в квартире Гюллинга, поставила себе задачу оберегать Распутина от дурного влияния на последнего Симановича, Мануйлова и др. с тем, чтобы направить деятельность Распутина на добрые дела»[377].

В группу этих офицеров входили уже упомянутые Эльвенгрен, Пхакадзе, а также Езерский.

Единственное место, по данным наружного наблюдения полиции, кроме дворца Юсуповых, который посетил Распутин в вечер перед убийством, была квартира Гюллинга на Фонтанке, 54. Здесь, видимо, и разыгралась эта странная история с попыткой повторного самоубийства Пхакадзе, та, что на пять минут задержала Эльвенгрена, а сообщникам дала единственный, но очень важный шанс, которым они и воспользовались. Но в этом случае волей-неволей возникает вопрос о личности неудавшегося зятя Распутина и его роли не только в судьбе потенциального тестя, но и в планах заговорщиков. Отметим для себя одно важное обстоятельство: согласно данным прокурорского дела, Эльвенгрен проживал в доме по Троицкой улице (ныне Рубинштейна) в доме 15[378]. Там же проживал и неудавшийся зять Распутина – Семен Иванович Пхакадзе[379].

Уроженцы Петербурга знают этот специфический огромный многоквартирный дом. Он прошивает целый квартал, и его фасады выходят и на Фонтанку под номером 54, и на Троицкую улицу (ныне Рубинштейна) под номером 15–17. Тогда становятся понятными приведенные выше слова Воронина: «группа офицеров, жившая и бывавшая в квартире Гюллинга…»

В дневнике наблюдения полиции мы находим адрес места последнего посещения Распутина 16 декабря 1916 года. Он приписан карандашом от руки, и это «Фонтанка, д. 54»[380].

Кто же этот Гюллинг?

Был ли он известен полиции? Волей-неволей такой тип должен был заинтересовать следствие, ведь он мог располагать важными сведениями о намерениях жертвы перед убийством, планах Распутина на эту ночь и т. д.

Но в прокурорском деле его нет! Хотя прокурорам этим домом следовало бы заинтересоваться.

В оперативных данных, имевшихся у охранного отделения, сообщалось, что Гюллинг «40 лет. Уроженец Финляндии, родом из Гельсингфорса»[381], то есть из Хельсинки.

Первая его зарегистрированная охранкой встреча с Распутиным относится к 29 июля 1916 года. Но визиты, как видно из документов полиции, были взаимными и очень частыми. Особенно интенсивно они происходили осенью: весь октябрь, ноябрь и, конечно, декабрь. 7 декабря Распутин сам наведывался к нему, а 8-го уже Гюллинг посещает фаворита[382].

Любопытно, что встреча с этим финном идет одновременно или сразу после визитов Распутина в Царское Село и конкретно после посещения домика фрейлины Вырубовой, где обычно фаворит виделся с царицей. Вот что сообщает дневник наружного наблюдения охранки: «Царское Село. Церковная улица, д. 2 дек. 5, 9, 10, 12, 14. Квартира Вырубовой»[383].

Разнообразного рода свидетельства об этом лице мы находим и в других документах. В частности, в показаниях бывшего товарища министра внутренних дел Степана Белецкого, данных Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства после падения царского режима: «По поводу неправильной политики Ф. А. Зейна, отразившейся, между прочим, и на далеко не дружественном отношении Швеции к России, между прочим, через А. А. Вырубову была подана записка Государю, составленная сыном финляндского сенатора А. О. Гюллингом, специально для этой цели познакомившимся с Распутиным через Скворцова, который также познакомил меня с Гюллингом»[384].