Предполагая продолжить свою службу в дальнейшем, в 1911 году Георг Унович Эльфенгрен переменил свое имя и отчество, став Георгием Евгеньевичем Эльвенгреном. Это обстоятельство сыграло для него положительную роль. Он стал быстро продвигаться по службе и в 1916 году уже имел звание штаб-ротмистра.

Быть «синим» кирасиром и служить в столице великой империи – все это считалось большой удачей. Тем более что сама лейб-гвардия часто участвовала в торжествах и кирасир видел многих высоких особ воочию. И в первую очередь государя.

Подразделение Эльвенгрена было одним из самых элитарных, входивших в так называемый «Государев конвой». Его офицеры по традиции не только несли охрану монарха, но и часто выполняли конфиденциальные поручения.

После революции Эльвенгрен – активный противник советской власти.

Офицер царской армии, он сознательно вступил в ряды террористической организации Савинкова «Союз защиты Родины и Свободы». Участвуя вместе с британским шпионом Рейли в организации покушения на советскую делегацию в Генуе, Эльвенгрен мог предполагать, что имеет шанс попасть в руки ОГПУ. На территорию СССР он проник в 1926 году, и тут же был схвачен оперативниками.

В специальной шифротелеграмме зампреду ОГПУ от 23 июня 1927 года Сталин предлагал устроить над Эльвенгреном и Рейли показательный процесс, упрекая Вячеслава Рудольфовича Менжинского в том, что «опубликование показаний Эльвенгрена теряет в убедительности ввиду неизвестности автора статьи» и далее добавлял: «публикация таких показаний имеет громадное значение, если обставить ее умело, а авторами соответствующих статей выдвинуть известных юристов, адвокатов, профессоров…»[359]

Именно смерть Эльвенгрена, а не гибель других 19 заложников Советской власти, привела 6 июля 1927 года в советское полномочное представительство в Берлине странного посетителя – нациста, барона Хохен-Эстена.

2.

Это был один из тех свидетелей, которых не хватало прокурорскому дознанию в декабре 1916-го – феврале 1917 годов. Но его появление в стенах царского МВД или прокуратуры было бы событием немыслимым и скандальным.

Хотя именно он мог бы рассказать главному дознавателю МВД генералу Попову или прокурору Завадскому существенные факты о мотивах и предпосылках преступления, после чего сами соучастники убийства выглядели двусмысленно.

Хохен-Эстен и раньше появлялся в советской дипломатической миссии. Но обычно он приходил как референт посольства Венгрии и беседовал по вопросам, связанным с международными отношениями.

К тому же барон был членом нацистской партии и сотрудником ее прессы. Возможно, это и насторожило Райвида, который и сам был не только карьерным дипломатическим чиновником СССР, но и сотрудником ОГПУ, – вряд ли посетитель этого не знал.

Весь разговор с нацистом показался Райвиду настолько важным, что он занес его в дипломатический дневник, и эти несколько страниц потом стали частью небольшого, но весьма интересного дела НКВД. И в нем, как мы убедимся, все имеет значение. И вот что там написано: «Сегодня у меня был барон фон Хохен-Эстен, который иногда ходит ко мне беседовать по разным политическим вопросам, якобы по неофициальному поручению венгерского посланника в Берлине Канья. Он является сотрудником венгерского посольства, где, видимо, реферирует по русским вопросам. Кроме того, он является членом фашистской национал-социалистической партии и сотрудником прессы этой партии. По происхождению он разорившийся балтийский аристократ.

Сегодня он рассказал мне кое-какие интересные вещи, относящиеся к попытке заключения сепаратного мира в 1916 году между Россией и Германией и к истории убийства Распутина. Хохен-Эстен сказал мне, что его побудило прийти и рассказать эту историю то обстоятельство, что один из живых свидетелей и участников этого дела Эльвенгрен, перед которым он был в известной мере обязан сохранением общей тайны, ныне больше не существует, будучи расстрелян ГПУ. В июне 1916 года, по словам Хохен-Эстена, он вместе с другими лицами, имен которых он пока еще не желает назвать, был послан близкими ко двору Вильгельма II кругами (графиня Волькенштайн и другие) неофициально, для связи с элементами русского двора, которые имели стремление добиться заключения сепаратного мира с Германией»[360].

Графиня Волькенштайн? Да, такая дама была и имела свой влиятельный политический салон, такой же, как «Звёздная палата». Ее звали Мария Шляйниц-Волькенштайн. Ее муж был известным австрийским дипломатом, когда-то служившим и в Санкт-Петербурге. Мария Шляйниц была влюблена в музыку Вагнера и даже способствовала открытию фестивалей в Байройте. В салоне Волькенштайн собирались различные политические фигуры: от кайзера Вильгельма, видных немецких и австрийских дипломатов, прусской аристократии до представителей крайне правой мысли, таких, например, как французский дипломат Артюр де Габино. Здесь можно было встретить и художника Беклина, и физика Гельмгольца. О Марии Шляйнец-Волькенштайн имеется обширная библиография[361].

Правда, в 1912 году хозяйка салона умерла. Но не исключено, что сам салон в другом виде или в качестве иного салона продолжал существовать, перейдя, скажем, к ее племяннице Кристине Волькенштайн-фон-Тростбург, которой Мария передала самый важный элемент салона – Вагнеровский фестиваль в Байройте. Кристина была и приятельницей известного пацифиста и дипломата графа Генри Клеменса Ульриха фон Кесслера, который в 1916 году был одним из самых горячих сторонников заключения мира с Россией.

Но вот что далее сообщал Хохен-Эстен советскому дипломату:

«Связь между обоими дворами не прерывалась во время войны и поддерживалась неофициальными и нелегальными путями через различных элементов, близких к общим дворам»[362].

И это тоже правда.

Датская кабельная компания «Большое северное телеграфное агентство» в дни войны обслуживалась исключительно иностранными сотрудниками. Датчане утверждали, что оборудование телеграфной линии слишком сложное и непонятное для русских специалистов. Это положение сильно беспокоило российские военные власти. Четырнадцатого июня 1916 года председатель Петроградской военно-цензурной комиссии генерал-майор Батюшин дал указание об удалении иностранных граждан от обслуживания кабеля на русской территории. Пришедшие им на смену отечественные специалисты внимательно изучили устройство системы и к своему изумлению 18 июня 1916 года обнаружили подключение германской телеграфной сети к аппаратам станции в Александровске. В тот же день они приняли 14 немецких телеграмм (в том числе и шифрованных), отправленных из Берлина и Щецина. По этому поводу было возбуждено расследование. В своей записке, адресованной начальнику Штаба Петроградского округа, Адабаш сообщал, что сложные британские аппараты Уитсона, усовершенствованные датчанами, и ряд других технических обстоятельств исключали возможность случайного подсоединения немецкого кабеля. Отсюда возникал вопрос: кто посылал и кто получал телеграммы? Эти подозрения бросали тень на лиц, близких к правящей чете.