касалось меня лично, я узнавал себя, это была моя судьба и все перипетии этой драмы – мои собственные, и я принимал в них участие со всей пылкостью».

Будучи подростком, Юнг не мог выразить отчетливо, что происходило в его душе, хотя и ощущал ту двойственность, с которой ему пришлось иметь дело на ранних этапах своей жизни. Он лишь искал покоя и уединения для своего «другого», что предполагало одиночество, поскольку никто не мог понять его состояния, о котором он никому и не говорил. Только по прошествии нескольких десятилетий он расскажет о продолжавшемся всю его жизнь противостоянии двух ипостасей своей личности.

Это противостояние не было патологическим распадом личности в медицинском смысле. Оно было связано с интуитивными ощущениями Юнгом наличия в нем второго Я, некоего старца, оказывающего на него свое влияние. Другое дело, что его попытки преодоления раздвоенности в юношеском возрасте оказывались болезненными, приводящими к приступам умственной депрессии.

Внутренний разрыв и раздвоенность привели к тому, что Юнг увлекся, с одной стороны, естественными науками, а с другой – историей религии. В естественных науках его привлекали конкретные факты, в то время как в богословии – философские и духовные проблемы.

В своих воспоминаниях по этому поводу он замечал:

«В науке мне недоставало смысла, а в религии – фактов. Наука в большей степени служила нуждам «“я номер один”, занятия историей и богословием – “я номер два”… Однако я начал понимать, что мой “номер два” не имеет почвы под ногами. Он был способен подняться над “здесь” и “сейчас”, он был одним глазом – в тысячеглазой вселенной, но он был неподвижен, как булыжник на мостовой. “Номер один” восстал против этой пассивности, он хотел что-то делать, но находился в плену неразрешимых проблем. Мне оставалось лишь ждать, что из этого получится».

Противоборство между двумя ипостасями личности продолжалось, и противоречивые мысли часто раздирали Юнга. Он все еще колебался между естественными науками и философскими раздумьями. Однако незадолго до завершения учебы в гимназии ему приснилось два сновидения, которые предопределили его дальнейший выбор.

В одном сновидении он увидел могильный холм, раскопки которого способствовали обнаружению останков доисторического животного. В другом сновидении Юнг увидел странное существо – круглое, трехметровое поперек, с разноцветными щупальцами. В этих сновидениях он усмотрел знак того, что должен изучать природу, окружающий людей мир. Однако зоология не прельщала Юнга, и его осенила мысль заняться изучением медицины.

Поступив на медицинский факультет Базельского университета, Юнг не ограничился чисто медицинскими знаниями. Интересуясь философией и теологией, он читал работы И. Канта, Э. фон Гартмана, А. Шопенгауэра, Ф. Ницше.

Ознакомившись с книгой Ф. Ницше «Так говорил Заратустра», Юнг обнаружил, что его личность номер два в чем-то похожа на Заратустру. И хотя Заратустра содержал в себе, по его мнению, что-то болезненное, и невольно возникал вопрос о том, не была ли болезненной его собственная часть личности (номер два), тем не менее на примере жизни немецкого философа он понял, что необычные идеи стоит доносить до людей не путем пространственных рассуждений о них, а посредством фактов.

Не имея реальных фактов, подтверждающих действенность его второго Я, Юнг не спешил поделиться с другими студентами тем, что происходило в его душе.

Бог или дьявол

Личность номер один отнимала много времени у Юнга, поскольку в дневной жизни ему приходилось сталкиваться с тщеславием, лживостью и эгоизмом людей, то есть со всем тем, что было свойственно и ему самому.

Личность номер два, или Другой, открывала перед ним совершенно иной мир, который был связан с ночной жизнью, сновидениями и Богом. Не тем Богом, о котором говорили в церкви, убеждая прихожан верить в него и подчиняться его воле. Но тем Богом, который неотделим от человека и чье могущество может быть ужасным.

Детские и юношеские сновидения приводили Юнга в смущение и он испытывал смятенные чувства. Часто он спрашивал себя о том, кто же в действительности говорит с ним и кто заставляет думать о Боге, разрушающем свой храм таким непристойным образом, как это имело место в одном его видении.

Быть может, речь идет не о Боге, а о дьяволе?

«Я спрашивал себя: “Кто говорит со мною? Кто настолько бесстыден, что выставляет фаллос в храме? Кто заставляет меня думать о Боге, который разрушает свою церковь столь гадким образом?” Возможно ли, чтобы это был дьявол? Я не сомневался, что здесь действовал Бог или дьявол. По крайней мере, я был совершенно уверен, что эти мысли и эти образы изобрел не я».

Размышляя над этими далеко не детскими вопросами, Юнг долгое время полагал, что дьявол не играет никакой роли в мире, за который никто, кроме Бога, не несет ответственности. Обвинять дьявола во всех прегрешениях не имеет смысла хотя бы потому, что он сам является созданием Бога. Только Бог способен порождать добро и зло. И коль скоро Юнгу открылись светлая и темная стороны Бога, то является ли это предзнаменованием того, что он сам должен найти ответ на ужасные вопросы, задаваемые ему Богом?

У него складывалось убеждение, что именно ему предписано сделать не то, что хочет он сам, а то, что хочет Бог. Поэтому нередко он ощущал себя находящимся не столько среди людей, сколько наедине с Богом. Поскольку же Юнг не мог поделиться самым сокровенным с кем-либо из людей, включая его родителей, то ему не оставалось ничего другого, как погружаться в свой собственный мир.

«Часто у меня появлялось чувство, что в каких-то значительных вещах я уже не среди людей, но наедине с Богом. И когда я был “там”, я уже не был одинок, я находился вне времени, и Он, который был всегда и будет всегда, в конце концов давал ответ. Эти разговоры с моим Другим были глубоким переживанием: с одной стороны, это была тяжелая борьба, с другой – величайшее наслаждение».

Двойственная природа матери

Мать Юнга была для него, по его собственному признанию, хорошей матерью. Она прекрасно готовила, обладала вкусом и не была лишена юмора. С ней было тепло и уютно.

Вместе с тем маленький Юнг обнаружил, что подчас его мать начинает выступать в образе мрачной, обладающей беспрекословной властью женщины, вызывающей у него непонимание и страх.

«Мне казалось, что она состояла из двух половинок, одна безобидная и человечная, другая – темная и таинственная. Эта вторая обнаруживала себя лишь иногда, но всякий раз это было неожиданно и страшно. Тогда она говорила как