Они любили друг друга, потом пили кумыс и ели мясо, отдирали руками и зубами огромные куски, наскоро прожевывали, давясь, пускали мясной сок по подбородкам, брызгали друг в друга жиром и слюной, перемешанной с кумысом, хохотали, перемазанные, потные. Потом снова любили друг друга и снова ели, и — говорили, говорили.

Есуй знала, как разрешить все загадки. На все у нее был ответ — простой и сильный. Сапар сомневался. Он не хотел крови на себе и своих сыновьях. Он мотал головой, отнекивался, но она жарко шептала ему в ухо, целовала, кусала его и снова шептала. Да, власть. Да, тебе не придется проливать чужую кровь самому. Пускай мстят, но не тебе. Они называют меня ведьмой. Я и вправду ведьма. Пусть говорят, что я околдовала тебя. Ты мой хозяин, единственный хозяин, ты навсегда будешь моим хозяином. Или ты не веришь, что у Режабибби будет сын? Ты будешь единственным хозяином в долине. Ханом. Это так просто. Дай мне два десятка людей, и я сумею. Ты же знаешь, я сумею. Ты говоришь, Насрулло сейчас у Бекболота. Да тут не важно, сколько у него с собой людей. Тут нужна быстрота. Он ведь поедет домой. Он проедет через твою землю целым и невредимым, я обещаю. И твои люди останутся целы. Пускай Тура держит дорогу за Дароот-Коргоном. Он меня прикроет. А ты смотри за Бекболотом. Старый лис самый опасный сейчас. Но с ним мы разберемся потом. Потом, хотя сейчас самое удобное время. Верный человек донес, — они оба в Карамыке, в Бекболотовом доме, на Усуновой земле. Эта троица уже спелась. Нельзя это так оставлять. И еще — спецназ. Дай их командиру много денег, не скупись. Пусть он не позволит никому уйти за границу у Карамыка, пусть его люди перекроют долину. Большой крови не будет. Просто все они окажутся у тебя в руках, окажутся в заложниках. Ты будешь моим ханом, моим властелином, я рожу тебе настоящего богатыря.

Сапар-бий смотрел на нее с ужасом и восхищением. А она ликовала, думая, что добилась своего, что Сапар, ее Сапар, послушный, податливый — целиком в ее руках. Но все же была она здесь чужой и не могла знать, представить не могла, каким ужасом было для живущего здесь поверить, что волей его, его губами, разумом, мышцами движет чужая воля, которой и противиться нельзя, а надеяться можно только на чью-то помощь, непонятную, постыдную для мужчины помощь наговоров и ворожбы.

Он все же дал ей людей. Три десятка людей, гранатометы, мины. На закате следующего дня «Волга» возвращавшегося от Бекболота Насрулло-бия подорвалась на этих минах, а машину с охраной расстреляли в упор. Это оказалось так просто. «Волга» ехала первой, гремя магнитофонной музыкой. В кузове ГАЗ-66 пьяная вдрызг охрана вразнобой горланила песни. Есуй сама повернула ключ. Перед мчащейся «Волгой» взметнулось желтое пламя. «Волгу» перевернуло и отшвырнуло на обочину. Она лежала секунд десять, подтекая бензином из покореженного бака, и вдруг вспыхнула чадным, коптящим пламенем. Водитель ГАЗа ударил по тормозам, и тут же по машине, превратившейся в отличную мишень, ударили из гранатометов. Свидетели Есуй были не нужны, потому она приказала добить всех раненых и срочно уходить назад, в Дароот-Коргоне, оставив на дороге два догорающих жестяных остова и дюжину разбросанных вокруг трупов. Теперь оставался Бекболот. Про Бекболота они с Сапаром не договаривались, но Есуй решила действовать на свой страх и риск. В самом деле, чего теперь бояться? Если Насрулло, то почему и не Бекболот? Конечно, взять старого лиса в его логове куда труднее, чем подкараулить на дороге пьяную, горланящую песни компанию. В стойбище ночью наверняка есть часовые. А даже если и нет, то собаки. И всякая прочая тварь, чующая чужое. Но все шансы были на то, что старик еще в своем доме в Карамыке. Прийти туда значило объявить войну и ему, и Усуну. Ну что ж.

Две машины с ее людьми пришли под Карамык ночью. Стали, не доезжая до города, у моста. Есуй оставила десяток держать мост и еще десяток у машин. Оставшегося десятка для нее было более чем достаточно. Они не должны были работать сами — только прикрывать ее отход. В полной темноте подобрались к дому Бекболота. То тут, то там начинали лаять собаки. Но это город. Здесь нет своих. Только соседи. Здесь лай — не сигнал тревоги, а просто помеха сну. Она расставила людей вокруг, приказала стрелять только в случае, если на них наткнутся или когда начнут стрелять в доме, но ни в коем случае не по дому, чтобы не зацепить ее. После, выждав минут пять, уходить к машинам.

Она мягко, кошачьей тенью вскочила на дувал, с него на крышу. Хорошая крыша, из облицованной пластиком жести. Дорогая. И прочная. Тем лучше. Она проскользнула в приоткрытое чердачное окно. Оказалась в мансарде, — шкафчик, кровать, столик. На полу валялась одежда. Воняло прокисшим потом. На кровати лицом вверх спал человек. Есуй слышала его пропитанное алкоголем дыхание. Подошла, — он хорошо лежал, запрокинув голову, — быстро резанула по горлу, повыше кадыка, и отскочила. Острое как бритва лезвие рассекло горло до позвоночника. Человек вздрогнул, пошевелил левой рукой и затих. Слышно было, как кровь льется с кровати на пол. Есуй вытерла нож о валявшуюся на полу куртку. Спустилась вниз и замерла. Лестница выводила в большую комнату, заполненную спящими. Они лежали на диване, на полу, на составленных стульях. Есуй толкнула ближайшую дверь. Спальня. Супружеская. Кто-то спит на кровати. Кто именно, не различить. Она выскользнула, толкнула следующую дверь — тоже спальня. Что ж, откуда-нибудь нужно начинать. Спящих советуют будить. Сонное тело не сразу различает, что мертво. Разбуженный ударом человек может закричать, — если, конечно, у него глотка не развалена от уха до уха. Ни женщина, ни мужчина не закричали. Мужчина только задергался, заперхал кровью, — она закрыла ему лицо подушкой, легла сверху. Теперь в соседнюю спальню. Она шагнула за дверь — и столкнулась лицом к лицу с сонно позевывающим мужчиной. В долю секунды она трижды ткнула его ножом, ударила в живот ногой, отшвырнула. В спальне дико закричала женщина. Есуй швырнула нож в темноту, кажется, попала, крик оборвался, но большая комната за спиной заполнилась движением и голосами. Есуй швырнула туда гранату и отскочила в темноту спальни. А потом выскочила в вопящую, звенящую битым стеклом темноту, полосуя ее очередями. Подбежала к лестнице, швырнула гранату вниз, на первый этаж. Ответом была ругань и очередь. Она кинулась назад, на чердак. Чуть не поскользнулась в липкой луже на полу. Выскользнула на крышу, — в саду метались люди. Стреляли. Она кинула туда одну за другой три гранаты. Потом спрыгнула в крону ближайшего дерева, обдираясь, соскользнула вниз. По ней стреляли из окна. Она упала, перекатилась. Ее люди уже били по дому. Черт, не зацепите! Полоснула очередью рванувшуюся к ней из темноты рычащую четвероногую тень, кошкой взлетела на дувал, спрыгнула, побежала прочь. Идиоты! Она же приказывала: уходить! Кто не уйдет, пусть пеняет на себя. Кто-то точно остался, продолжал садить по дому. Черт! Она едва успела упасть, — над головой темноту взрезала очередь. Поползла, работая локтями, обогнула дувал, вскочила, побежала, пригнувшись.

У моста ее снова встретили стрельбой. Есуй выматерилась. Тогда стрелять перестали. Она приказала: немедленно по машинам и уезжать, хотя из ушедших с ней в город вернулись только четверо.

В альплагерь приехали в четвертом часу утра. Есуй проверила охрану и легла спать. Заснула мгновенно и проспала до полудня. Ее люди почти все еще спали. Она разбудила одного из своих телохранителей, послала за Сапаром. Но он не приехал. Он явился только назавтра к вечеру, — усталый, пропыленный, пахнущий гарью. Злой. Долго не хотел разговаривать, сидел, пил водку стопка за стопкой, не пьянея. Потом, не глядя на нее, сказал: старый Бекболот умер утром, — ему прострелили грудь, он очень трудно умирал. Бекболоту не хотели говорить, что погибли двое его сыновей и внучка. Хотели, чтобы он умер спокойно, но он потребовал правды, и никто не осмелился ему солгать. А его третий сын, собрав людей, ушел вместе с Усун-бием в Таджикистан. Когда Тура узнал, он хотел привязать ее к хвосту кобылы и пустить по холмам. Он был побратим старшему сыну. Он поклялся, что убьет ведьму. Если прежде не убьет ее он, Сапар.