последних выборов, лидеры немецких социал-демократов бежали за границу, предавая свою страну и миллионы избирателей, веривших им? Они были перепуганы, сэр, а вам не пристало бояться, если вы представляете идею. Бегство этих, с позволения сказать, вождей превратило выборы в решительную победу Гитлера».

Он печально умолк, а журналист осторожно спросил у него, не слишком ли наивна подобная концепция важного исторического события.

«Да, — ответил старик, — вы можете назвать ее наивной. Но ведь человеческому уму присущи многие характерные особенности и черты, в том числе и наивность». Он внезапно повысил голос и, указывая пальцем на журналиста, сказал: «Вы не будете отрицать, сэр, что человек всегда имел право умереть за дело, которое он сам выбрал?»

Журналист, застигнутый врасплох, с готовностью согласился, а старик добавил: «Конечно, для цивилизации было бы значительно лучше, если бы люди охотнее умирали за правое дело, чем за неправое, но, к сожалению, неправое дело более динамично и потому более привлекательно».

Хорошо, но ведь Соединенные Штаты — не гитлеровская Германия, и смерть пока не угрожает ему. Однако здесь, так же как и там, силы зла активны и горласты: они непрерывно наступают, тогда как честные элементы только обороняются. Бесстыдная наглость Фаулеров и Ааронов Купов преподносится стране как мужество, а умышленное искажение ими правды — как мудрость и государственная зрелость. Ложь превращается в правду путем простой перестановки понятий, и на фоне этой агрессивной политики речи и решения оппозиции производят жалкое впечатление.

Вот почему было логично, думал Спенсер, прийти к выводу, что требуются какие-то смелые действия — нечто динамичное и привлекательное, как говорил профессор, нечто такое, что захватило бы воображение людей. Придумать такое дело и приступить к его выполнению было сравнительно легко: окрыляло убеждение в собственной правоте. Гораздо труднее оказалось жить с этим кровожадным чудовищем изо дня в день, наблюдать, как оно набирается сил, выходит из повиновения, срывается с цепи и злобно набрасывается на своего создателя, отравляя воздух ядовитым дыханием, нанося удары, опутывая всех и вся своей липкой паутиной.

Спенсер спрятал дневник: писать он не мог. Он нуждался в чьем-нибудь обществе; ему нужен был кто-то — сейчас же, сию минуту, — кому бы он мог довериться, с кем мог бы поспорить, кто сумел бы успокоить его. Напрасно он не попросил Реда остаться. Ред выслушал бы его. Но он не смог бы ему помочь. Ред не знал, что задумал Спенсер.

Над ухом у него раздался телефонный звонок, и он нетерпеливо схватил трубку — его желание сбывалось, он мог с кем-то говорить.

—      Мистер Донован? — Кому принадлежал этот неясный голос, мужчине или женщине, Спенсер не разобрал.

—      Да.

—      Ах ты, проклятый сукин сын...

С силой бросив трубку на рычаг, Спенсер встал. Эти голоса, как и письма на столе, преследовали его неотступно. Вся его жизнь, подумал Спенсер, напоминала теперь какой-то фантастический вымысел — реальными оставались только вот эти голоса, которые он слышал, и вот эти слова, которые он читал в письмах.

Телефон зазвонил снова, но он отошел от него. Он сменит номер своего телефона — девушка права. Стоя в вестибюле, Спенсер услышал звонок и в спальне. Он закрыл дверь. Через несколько секунд звонок оборвался: телефон переключили на бюро обслуживания. Он подождал, а затем, подстрекаемый любопытством, вновь подошел к письменному столу и сам позвонил в бюро обслуживания. Телефонистка сообщила, что его спрашивала Джин и просила позвонить ей.

Джин ответила сразу, но, услыхав его голос, замолчала. Потом она спросила:

—      Что с тобой? Я никак не могу тебе дозвониться. Где ты?

—      Дома. Я слышал телефонные звонки, но не знал, кто звонит. Мне слишком часто звонят незнакомые лица.

—      Да?.. Спенсер, я думаю, нам следует поговорить. Как ты считаешь? — спросила она.

—      Я тоже так думаю. Когда ты хочешь — сейчас?

—      Нет, — ответила Джин, — не сейчас. Сейчас я устала. Я не выспалась.

—      Завтра?

—      Да, как-нибудь завтра, — и, немного помолчав, добавила: — Я видела по телевизору Фаулера и Купа.

—      Я тоже, — сказал Спенсер.

—      Что ты намерен предпринять?

Внезапно по причинам, которых он сам не понимал, Спенсер тоже почувствовал себя усталым и раздраженным.

—      Не знаю, Джин.

—      Ты один?

—      Да.

—      Я думала, что у тебя кто-нибудь сидит и ты...

—      Нет, — резко ответил Спенсер. — У меня никого нет. Я один.

Она вздохнула.

—      Ну, тогда... позвони мне завтра.

—      Хорошо. Спокойной ночи, Джин.

—      Спокойной ночи.

Этот разговор не принес ему облегчения. Ее голос прозвучал, как эхо угасших чувств и полузабытых переживаний. Завтра они встретятся и поговорят, а потом решат что-нибудь; по всей вероятности, они расстанутся, Он подумал: завтра я увижу ее в последний раз. Это должно было бы опечалить его, но не опечалило. Возможно, потому, что он никогда ее не любил. Вслух он сказал:

— Я никогда больше не увижу Джин.

И прислушался к своему сердцу. Но сердце не ответило.

24. Вторник, 24 июля, 9.15 утра

На следующее утро, уходя в свою контору, Спенсер увидел перед домом несколько собак. Спенсер опаздывал — часы показывали уже четверть десятого, когда он закрыл за собой дверь квартиры. С тех пор как ушла Эмма, он сам высыпал из пепельниц окурки и пепел, мыл посуду после завтрака и наспех вытирал пыль в обеих комнатах. Ему претила мысль о возвращении в неубранную квартиру.

Собак было шесть: два черных пуделя (один из них совсем крошечный), коричневая такса с кривыми ногами, шотландский фокстерьер с широкой грудкой, не поддающееся описанию четвероногое создание с висящими ушами и обрубленным хвостом — странная помесь дога с эрделем и, конечно, сопящий мопс миссис Лоуренс. Владельцы собак — пять женщин и один пожилой мужчина — были в этот ранний час небрежно одеты. У мужчины из-под летнего пальто выглядывали брюки от пижамы и светло-зеленые комнатные туфли с меховой оторочкой. Женщины, кроме одной, не блистали молодостью; одеты они были в домашние платья разных цветов и фасонов. Исключение составляла лишь владелица маленького пуделя — довольно интересная девушка с гладко зачесанными назад черными волосами, в красном костюме, похожем на гусарскую форму.

Владельцы собак со своими животными окружили управляющего домом мистера Янсена, казавшегося очень несчастным и растерянным. Миссис Лоуренс, почти касаясь головой лица мистера Янсена, убеждала его в чем-то с таким жаром, что ее папильотки дрожали.

Когда Спенсер подошел к этой группе — он не хотел нюнить по телефону, предпочитая лично переговорить с мистером