Нехотя я шагнул вперед, поставил лампу на землю, пригнулся и заглянул в хижину – нервно, точно клал голову на плаху под нож гильотины.

Сооружение оказалось столь же примитивным, как и мои представления об Африке. Его купол представлял собой плотное переплетение пальмовых листьев и тростника. Пол был земляным, а свеча стояла на маленьком алтаре высотой не больше фута, покрытом скатертью в красно-белую клетку, так что непонятно было, из чего он сделан – из камня или дерева. В центре стояла чаша с чистой водой – так, во всяком случае, мне показалось. По углам скатерть придерживали четыре гладких речных камня. По одну сторону от чаши лежал человеческий череп, а по другую были разбросаны цветы. И еще здесь была выложена горка из морских раковин.

Да, экзотично, но ничего страшного в этом наборе предметов я не увидел – не страшней, чем в масонской ложе. И угрозы я не чувствовал – в отличие от религиозных ритуалов, свидетелем которых довелось стать в Египте.

– Символ Эзули Данто – это сердце в красную клеточку, – услышал я вдруг чей-то голос.

Я всмотрелся в темноту. У стены напротив входа в свете одинокой свечи смутно вырисовывалось лицо старой колдуньи с коричневатой кожей. Сколько ей лет, по лицу определить было трудно – кожа у нее оказалась на удивление гладкой, хоть и в темных пятнах, но солидный возраст выдавали редкие и растрепанные седые волосы и глаза, похожие на камушки и провалившиеся глубоко в глазницы. В них светились глубина и мудрость, приходящие только со временем и опытом. Губы старухи были полуоткрыты, и между ними виднелся кончик языка, подвижный, точно нащупывающий в воздухе какой-то запах – прямо как у змеи. И я догадался – это и есть Сесиль Фатиман, знаменитая мамбо революции.

– Я не слишком сведущ в религиозных символах. Моя жена знает об этом куда как больше, – признался я. – И зачем тут цветы?

– Эзули. Она сама цветок, – ответила колдунья.

– А вода?

– Это чистота жизни. А камушки – они якорями держат четыре стороны света. – В голосе Сесиль слышалось одобрение: видно, ей понравилось, что я любопытен.

– Ну, а раковины?

– Их бросают, чтобы узнать будущее. Они подсказали, что ты придешь, Итан Гейдж.

Я, сгорбившись, стоял в проходе, не зная, что делать дальше.

– Ты не привел с собой свою жену-колдунью, – хрипло продолжила Фатиман на французском. Непонятно, то ли это был упрек, то ли вопрос. – Раковины и о ней говорили.

– Ее отобрал у меня один злодей. Француз.

– И тогда ты пришел к нам. Белый, которому нужна помощь черных.

– Да. Мне нужна информация, чтобы выкупить жену и сына. Эти сведения полезны и вам.

– Ты хотел сказать, моему народу.

– Всем революционерам Гаити. Вы ведь Сесиль, верно?

– Ну, ясное дело, кто ж еще? Присядь.

Старуха указала на коврик у входа. Хижина была не больше палатки. Я уселся и скрестил ноги, и даже в сидячем положении голова моя почти доставала до кровли из пальмовых веток. Свеча была красной, как кровь, а воск таял и стекал по краям алтаря, точно ручейки лавы.

– Так вы можете мне помочь? – спросил я.

– Может, лоа помогут. Знаешь, кто такие лоа?

– Боги. Или духи.

– Они говорят только с теми, кто в них верит.

– Тогда я постараюсь поверить. Я в этом деле не так хорош, как моя жена.

– Лоа говорят благодаря силе, оживляющей все истинные религии. Знаешь, в чем состоит сила, странник?

– В вере?

– В любви.

Да, пожалуй, любовь труднее всего заработать и дать. Я молчал.

– Только любовь наделена силой, способной отогнать зло, – добавила Фатиман. – Без нее все мы прокляты. А теперь выпей. Вот это. – И она протянула мне чашу, наполненную какой-то прохладной жидкостью с горьковатым запахом. – Она поможет тебе слушать и видеть.

– Что это?

– Мудрость, белый человек. Пей.

Я отпил глоток – действительно мудрость, страшно горькая! – и заколебался.

– Считаешь, что мудрость должна быть сладкой? – спросила колдунья.

«То, что ты ищешь». Я пожал плечами и, давясь и морщась, осушил всю чашу до дна. Что мне еще оставалось?.. И потом, травить меня местным жителям не было никакого смысла. Есть тысяча куда более простых способов расправиться с человеком. Да, возможно, они хотят опоить меня, но с какой целью? И вот я проглотил содержимое чаши с горьким привкусом и запахом вина, паутины и свежевырытой могилы.

Скорчив гримасу, я вернул Сесиль чашу. Она тихонько засмеялась. Половина зубов у нее отсутствовала.

– Вам и правда уже больше ста лет? – спросил я, подавляя приступ тошноты.

– Раб не имеет ни своего имени, ни даты рождения. Раб – он просто раб, и всё. Так что я отсчитываю свой возраст от того, что говорили французы. О том, что произошло в мире за то время, пока я росла и жила. Да, я видела больше, помню больше других. Так что лет сто наверняка стукнуло, может, и больше. – И женщина снова тихо засмеялась.

В желудке у меня жгло и бурлило, но потом все успокоилось, и я почувствовал, что опьянел, но как-то странно. Тело покалывало и пощипывало – не то чтобы неприятно, но как-то неестественно, а свет свечи плыл и двоился перед глазами. Да, точно, меня опоили. И теперь я увижу лоа. Что ж, прекрасно. Так что я там собирался сказать?

– Я хочу услышать легенды о сокровищах, вы наверняка знаете о них. Но я поделюсь этим секретом лишь после того, как верну свою семью. – Я изо всех сил старался сосредоточиться. – Если вы поможете мне, ваш народ получит доступ к кладу прежде, чем до него доберутся французы или англичане. И вы сможете построить свою страну. А еще я помогу вам отобрать Кап-Франсуа у Рошамбо.

– Какие сокровища? – спросила старая колдунья.

– Монтесумы.

Сесиль улыбнулась.

– Ну неужели если б я знала о них, мои люди не добрались бы до этих самых сокровищ?

Она хрипло усмехнулась, и тут вдруг ее лицо словно начало таять, расплываться и меняться в свете красной свечи. Теперь я видел, что передо мной очень полная упитанная женщина в длинном, до пят, платье с пестрым рисунком, но разглядеть его цвета в полутьме никак не удавалось. И нос у нее был широкий и уплощенный, а ногти длинные и пальцы шишковатые, как коряги.

– Ну, не знаю, – смущенно пробормотал я. – Лувертюр поделился с моей женой одной тайной. Британцы считают, что ваши люди могут знать больше. Мне остается лишь надеяться.

– Ты застал Лувертюра живым?

– Я видел, как его убивали. Я пытался его спасти, но он был очень болен.

– Это Наполеон его убил. – Фатиман отвернулась и сплюнула в грязь, и темный сгусток слюны показался мне страшным и ядовитым, как у змеи. – Такие люди, как Наполеон, навлекают на себя много проклятий.