О готовившемся германском наступлении незадолго до его начала сообщил перебежчик, француз из Эльзаса. Для наступления немцами была выделена Ландверная дивизия. Поначалу перед ней даже не ставилась цель полного уничтожения плацдарма, а только захват южной части русских позиций105. Из 18 батальонов только 10 были выделены непосредственно для атаки. Их поддерживали 75 батарей, 285 орудий и 100 минометов. Весенний разлив реки усложнил связь плацдарма с восточным берегом, вода затопила часть окопов и снесла большую часть мостов, с трудом держались только 1 проездной и 2 пешеходных106. Затопленная пойма достигла ширины 1 тыс. метров. 21 марта (3 апреля) 1917 г. в 6 часов утра немцы начали артиллерийский обстрел, подготовленный Брухмюллером107. А. В. Горбатов вспоминал: «На рассвете началась канонада, какой раньше мы не слышали. Огонь велся одновременно по окопам, по всем мостам, по артиллерии, включая стоящую на восточном берегу Стохода. За короткое время все мосты через реку были разрушены, так как большая часть их была хорошо видна противнику»108.

Начав в 3 часа ночи обстрел, немцы добились того, что к 7:30 всякая связь восточного берега с плацдармом была прервана. К полудню обстрел стал затихать, и противник предпринял ряд демонстраций с целью выяснения состояния обороны. Ближе 13:00 в атаку пошла пехота109. И хотя первая атака немцев была отбита, войска оказали в целом слабое сопротивление, к вечеру плацдарм был захвачен, в плен попало 150 офицеров и около 10 тыс. солдат. Ставка при этом не смогла даже выяснить состав потерь, так как невозможно было понять, что скрывается за графой «без вести пропавшие»110. Наиболее упорное сопротивление оказала только русская артиллерия. Немцы заявили, что их общие потери составили 400 человек111. «Наше небольшое дело на Стоходе вчера, – отмечал Гофман, – прошло хорошо – 9000 пленных, включая 4 командира полка, 15 орудий, 200 пулеметов и траншейных мортир – очень хороший результат. Я рассчитывал на 3000 в начале дела. Русская армия разлагается»112.

Обращает на себя внимание то, что в условиях окружения количество плененных офицеров было относительно невелико, что может быть объяснено или некомплектом офицеров во фронтовых частях (который, конечно, имел место, но никак не доходил до соотношения 1,5 офицера на 1 тыс. солдат), или тем, что именно офицеры дивизий, оборонявших плацдарм, в отличие от своих деморализованных подчиненных, сопротивлялись до последнего. Успех был столь велик, что германское правительство испугалось, что политические последствия этого наступления в России могут затмить по значению тактический успех на фронте. Существовали опасения, что оно вызовет подъем настроений в пользу продолжения войны у русских солдат. Немцы опасались повторения опыта с Вальми, когда прусское вторжение вызвало подъем патриотизма в революционной Франции. Однако они всего лишь опасались этого, боязни не было: лучшие солдаты России, по их мнению, были уже перебиты113.

Людендорф вспоминал: «Сама по себе это была не имеющая значения операция, но число русских пленных оказалось так велико, что даже я удивился. Имперский канцлер обратился ко мне с просьбой как можно меньше раздувать этот успех. Я исполнил его просьбу, хотя и не охотно. Войска, участвовавшие в этой атаке, не заслуживали, чтобы их подвиг замалчивался»114. Он не замалчивался и по ту сторону фронта. Деникин справедливо отмечал: «Это был первый боевой опыт «“самой свободной в мире революционной армии”»115. Характерной была и реакция на него. 22 марта (4 апреля) Ставка выпустила сводку, сообщавшую о поражении116. Сообщение было сухим, можно сказать лапидарным, но уже через три дня «Русский инвалид» опубликовал пространную статью о том, что на Стоходе погибло и попало в плен от 20 до 25 тыс. человек. Статья призывала принять эти события как предостережение «от надвигающихся на нас новых и неисчислимых бедствий» и завершалась призывом сделать вывод из случившегося – вернуть в армию дисциплину и посылать ей больше снарядов117. «Утро России» в тот же день также подробно информировало своих читателей о поражении, сделав при этом следующий вывод: «Такой неожиданный успех, выпавший на долю противника, против наших войск, которые неоднократно на том же фронте наносили врагу удары при аналогичных его попытках к наступлению, можно объяснить только, по мнению наших военных авторитетов, колебанием дисциплины»118.

Вожди победившей демократии немедленно углядели в этих скромных попытках назвать вещи своими именами желание Ставки объяснить поражение на Стоходе деморализацией войск. Вслед за этим расследование начали «демократические военные организации». Советы пришли к другому выводу и заявили о граничащем с саботажем отношении командного состава к делу обороны119. Была сделана попытка объяснить отход с плацдарма приказом свыше и дать совершенно другую версию случившегося: войска оказали героическое сопротивление, немцы вынуждены были наступать «по горам трупов своих солдат», отступление носило организованный характер. Предусматривалось и объяснение невозможности быстрого возврата утраченных позиций – весенний паводок, сделавший болота Стохода непроходимыми до лета120.

7-10 (20–23) апреля в Минске, в 50–60 км от немецких позиций, собрался Съезд делегатов Западного фронта121. Его возглавлял поручик Б. П. Позерн – большевик из московских адвокатов. Приветствовали всех по-разному. Приехавший на съезд вместе с Родзянко Ф. И. Родичев вспоминал: «Начинаются речи… Говорят о торжестве революции. Наступает моя очередь: говорю о необходимости победы, об опасности и роковых последствиях германского торжества, о необходимости единства, о дисциплине. Чувствую, что моя речь ударяется, упирается на какое-то сопротивление аудитории. И мне, как раньше Родзянко, кричат “ура”. Но это больше по привычке и вежливости»122. В этом не было никаких сомнений. Главными героями на съезде были не представители Думы. «Если “горячо принимали” правительственно думских людей, – отмечал Суханов, – то пребывание в недрах армии советских лидеров было сплошным триумфом. Правда, горячие приемы и триумфы именитых людей во всяком широко массовом собрании стоят, вообще говоря, очень недорого»123.

Присутствовали на съезде и представители союзных армий. Один из членов иностранной военной делегации отметил в дневнике: «Эти солдаты приветствуют все, что угодно. Это напоминает мне Съезд солдатских делегатов в Минске. Сначала встал анархист и сказал речь против войны. Его шумно приветствовали. Потом поднялся патриот и сказал, что они должны воевать за честь и свободу своей страны. Его шумно приветствовали. Затем на платформу вышел третий оратор и сказал им, что они теперь свободные и ответственные люди, и поэтому должны действовать соответственно. Невозможно быть за войну и против нее в одно и то же время. Он потребовал от депутатов ясно высказаться по вопросу о том, что они действительно поддерживают. И его тоже шумно приветствовали»124.

Съезд фронта сразу же уделил внимание событиям на Стоходе. Позерн напрямую обвинил в случившемся высшее командование, организовав обращение за подписью 25 свидетелей боя (имена не назывались). Он же заявил о том, что и речи быть не может о вине Советов в произошедшем125. Это было весьма интересное утверждение, если учесть тот факт, что на съезде открыто обсуждались положительные последствия братания на фронте, причем большевики явно демонстрировали понимание той позиции, которую заняли немцы. На предложение разойтись (если не по домам, то по государственным границам) те отвечали, что рады были бы сделать это, но не могут, так как воюют не только с Россией. Отказ от враждебных действий и обстрелов германцы приветствовали126. «Наши отношения с русской армией на Восточном фронте, – вспоминал о периоде апреля – июля 1917 г. Гинденбург, – вначале приняли форму явно близкую к перемирию, хотя никакого соглашения не было подписано»127.