Есть, конечно, объяснения, есть! Но начнешь так вот объяснять несведущему весь этот этиопатогенез заболевания с приличествующими теме научными словами, и несведущий послушает-послушает, а потом, глянув криво и с прищуром, скажет: «А ты ведь, друг любезный, врешь!»

– Ты мне мозги не компостируй и не темни! Прямо говори: у меня опухоль?!

Как же, скажешь ему прямо! Только вчера приходила жена и просила: «Ты только ему ничего не говори! Он с собой все что угодно может сделать!»

Что он может сделать сам себе хуже того, что уготовила ему злая опухоль головного мозга?! Но просила – не говорить. Скажешь – не повесится, конечно, но запьет – забродит по любимым женщинам. К Лиде пойдёт. Знаю я эту Лиду. «Хорошая девочка Лида согласно прописке живет…» Его жена мне потом вовек не простит. Особенно эту Лиду.

– Ничего я тебе пока сказать не могу! Снимков твоих я еще не видел. (Вру. Видел, конечно!)

– Врешь! Видел. Когда меня из томографа вывозили, ты у экрана сидел!

– Ну и что?! Я обследование Ковалева просматривал. И бабки Симонович. Не поверишь – чисто у бабули в голове!

– А Ковалев? Аденома гипофиза?

– Да нет. Лопухнулись мы с тобой! Глиома хиазмы зрительных нервов у него.

– Не повезло мужику! А у меня?

– Говорят тебе – не видел!

– Я ведь спрашиваю потому, что если это зло, то не надо ничего делать! Ни операцию, ни химию с лучами!! Сколько проживу – все мое. Поеду в Коктебель. Поднимусь к Волошину. На Хамелеон схожу… Говорят, у него нос обрушился! Слыхал? Теперь, наверное, весь вид – не тот!

– Теперь весь Коктебель не тот! Теперь – сплошное Планерское. Я пять лет назад в Тихой бухте отдыхал. Решил прогуляться в степь к красивым деревьям. Полукруглые такие кроны лежат как будто прямо на земле. Сходил! Под этими деревьями по всей окружности нагажено в два слоя! Ну гадят – ладно, естество свое берет. Но там – у каждой кучи – пустая винная бутылка! Что – сидят, испражняются и одновременно мускат дегустируют?!

Уехал, и больше туда – ни ногой! Слушай, я из всей науки гигиены, что мы в институте учили, запомнил только то, что у каждого древнего иудейского воина была специальная лопаточка, которой он должен был обязательно свое дерьмо закапывать. Поэтому у них эпидемий не было.

Я бы всем «туристам» на границе с Крымом саперные лопатки выдавал… Это раньше было – хиппи, богема… Ахмадулина в степи под Кара-Дагом каперсы собирает. Помнишь, как мы с Искандером и Приставкиным выпивали?

– Ты это мне что, зубы заговариваешь?

– Слушай! Ты такой же врач, как и я! Даже лучше. Если только это возможно. Завтра возьмешь свои снимки и все сам узнаешь! И сделаем мы так: созвонимся с институтом, вставим тебя в автомобиль и отвезем. По дороге пикничок соорудим – шашлык, «Мукудзани»… С академиками ты там не поспоришь! А то ведь знаешь: мы тут стараться начнем, мудрить – свой ведь человек! И того гляди – перемудрим. А там, в потоке, все что нужно автоматом сделают.

– Никуда я не поеду. Не хочу «Христа ради» лечиться! Я ведь всю эту басню знаю! Начнете договариваться, чтобы меня за полцены полечили. Деньги начнете собирать. Родственники по миру пойдут, скидываясь на химиопрепараты. Машину продадут по доверенности… Знаешь, когда я понял, что нашей медицине пиздец пришел?

– Когда?

– Когда в 1990 году нашего Добужинского в Москве оперировали. Ну помнишь – завотделением «голова шея» из онкодиспансера? Тоже: «Коллега, братья по оружию, то-сё…» А потом денег потребовали, да столько, сколько мы за три года не зарабатываем! А за эти двадцать лет только хуже стало. Сейчас наша медицина – как частный извоз по сравнению с нормальным такси: машина – поломанная и облеванная, водитель обкуренный и дороги не знает. И каждый раз думаешь: довезет или перо в бок вставит и в канаву выбросит. Точь-в-точь как у нас.

– Договорился! Я про себя так не думаю! Ты о жене бы подумал и детях, а не о своих переживаниях. Им ты живой нужен!

– Ленке-то? Хрен ее знает! Много ты у нас вдов видишь? Вдовы всех моих умерших знакомых – вышли замуж по новой! Так и надо, наверное.

Ладно. Давай спать. Завтра Купцова оперировать. Ты к себе пойдешь? А я тут, в ординаторской, пристроюсь. Не хочу в палате спать! «Корифей» из приемного покоя все равно раньше шести часов не поднимется: там ему больных привезли – полный самосвал.

Ушел я к себе в кабинет. Все равно «автобусы не ходят, метро закрыто, в такси не содят». Так иногда хочется налить в тонкий стакан до краев водки и выпить залпом без закуси. И так – не один раз. Потом неделю можно ни о чем не думать, кроме собственного здоровья.

Замучили проверками из наркоконтроля! Три дня, обложившись кучами историй болезни, сидит у нас в кабинете старшей сестры капитан – наркополицейский.

Спрашивает:

– Что это у вас больной лежит десять дней и все получает морфин 1 % по два миллилитра три раза в день?! И дежурные ему добавляют то кубик, то два. И так – раза три за сутки! Он у вас наркоман уже, по всей видимости?

– Боли у него сильные. Умрет, конечно, наркоманом, чего уж там… Но умрет, не мучаясь от болей. Кому от этого плохо и кому какое дело?!

– Да, но почему больной с раком легкого лежит у вас в нейрохирургии?

– Он к нам поступил с острыми корешковыми болями. Думали – секвестрация межпозвонкового хряща, но при обследовании нашли множественные метастазы в позвоночник из опухоли правого легкого. Онкологи признали случай неоперабельным, назначили опиаты…

– Ну вот и выписали бы на амбулаторное лечение!

– Это вы, капитан, так свою маму будете лечить, если она раком заболеет! Побегаете за рецептом да по поликлиникам ради пяти ампул промедола, который боли не снимает, – поймете, что к чему. Или у вас в отделе есть запасы «вещественных доказательств», годных к употреблению?

Капитан поскучнел:

– Не понимаю, о чем вы.

Все это случилось много лет назад, но не забывается до сих пор. Жил я тогда в Энской области и, закончив вуз, третий год работал в центральной районной больнице весьма общим хирургом.

Больница эта располагалась на пересечении двух оживленных автомобильных трасс и железной дороги. Тут же находилось несколько предприятий, строек, воинских частей и колония строгого режима. И вот все, что билось на этих дорогах, падало в пьяном виде на стройках с лесов, обжигалось на предприятиях, уродовалось в «зоне», стрелялось в воинских частях, дралось, резалось, ломалось, обострялось в быту, – везли в приемный покой нашей больницы. Ничего не бояться и ничему не удивляться меня научили именно в этой мясорубке – Кольской центральной районной больнице.