Эх, милостивый государь, Константин Константинович! Не до светло-горохового сукна теперь его высокородию и кавалеру Грибоедову! Ему на гроб прибивают позолоченный российский герб…

12 марта 2-й стол 1-го отделения Азиатского департамента уведомляет Тегеран и Тавриз о том, что «настоятель Сирийскаго Предтеченскаго монастыря архимандрит Симеон Айлиханов, прибывший в Россию без надлежащих видов, по Высочайшей воле выслан за границу через Таганрог с повелением никогда не возвращаться в наши пределы», и препровождает приметы означенного священнослужителя, дабы миссия, понеже он под своим или чужим именем появится в ней, ни под каким видом не выдавала ему паспорта на въезд в Россию.

А в это время в Тегеране происходили драматичные события, послужившие толчком к катастрофе 11 февраля. Грибоедов принял и укрыл в здании миссии евнуха и казначея шахского гарема Якуб-хана. Ходжа-Мирза-Якуб был эриванским армянином по фамилии Маркарьян, взятым пятнадцатью годами раньше в персидский плен, ослеплённым и обращенным в ислам. Теперь, когда по Туркманчайскому договору армянам разрешили вернуться на свою родину, Якуб тоже захотел воспользоваться этой возможностью. Фетх-Али-шах ни за что не хотел отпускать Якуба — евнух владел слишком многими дворцовыми тайнами. Чтобы «выцарапать» евнуха из рук Грибоедова, одряхлевший владыка прибег к разным средствам — от уговоров и угроз до фабрикации денежного начёта на своего евнуха, но ничто не помогало. Грибоедов не отпускал беженца и готовил его к отправке в российскую Армению. Обиженный владыка, надев на себя маску беспомощного старика, писал русскому посланнику: «Продолжайте, отнимите у меня всех жён моих — шах будет здесь молчать, но Наиб-султан едет в Петербург и будет лично на вас жаловаться Императору».

И тогда главный мулла Тегерана Месси (Месих) вместе с другими муллами и зажиточными жителями города, при потворстве шаха и попустительстве его визирей, начал подстрекать и возмущать народ против неверных русских, посягнувших на самое святое в мусульманском государстве. Результатом стало нападение 100-тысячной толпы на здание русской миссии 30 января/11 февраля 1829 года, жестокое убийство всех её сотрудников, разграбление имущества и сожжение всей документации. Разъярённая чернь проникла внутрь помещений и шаг за шагом приближалась к комнате, в которой нашли убежище Грибоедов и несколько оставшихся в живых казаков и сотрудников. Свидетели описывают, как мужественно и спокойно принял он свою смерть…

Вместе с посланником погибли 2-й секретарь Карл Фёдорович Аделунг, сын начальника Учебного отделения Азиатского департамента, врач Мальмберг, переводчик штабс-капитан Шахназаров (Мирза Нариман), переводчики П. Калатозов (Калатозошвили) и Соломон Меликов, чиновник «для рассылок и разных поручений» Соломон Кобулов (Кобулашвили), заведующий прислугой Рустам-бек, казначей Василий Дадашев, курьеры Исаак Саркисов, Хачатур Шахназаров и слуги Грибоедова Александр Грибов и Семён Захаров.

Грибоедов готовился накануне выехать в Тавриз, чтобы встретиться со своей 16-летней женой. Вместо себя он оставлял секретаря И. С. Мальцова. Вечером 29 января/10 февраля он написал выдержанную в резких тонах ответную ноту Фетх-Али-шаху, заключив её словами: «Нижеподписавшийся, убедившись из недобросовестного поведения персидского правительства, что русские подданные не могут пользоваться здесь не только должной приязнью, но даже и личной безопасностью, [решил] испросить у великого Государя своего всемилостивейшее повеление удалиться из Персии в российские пределы». Персы превосходно знали об отъезде посланника из Тегерана и не потому ли они так точно угадали момент нападения на миссию, не дав Грибоедову ни малейшего шанса на то, чтобы уехать в Тавриз?

Титулярный советник секретарь миссии Мальцов жил на первом дворе миссии, рядом с мехмендарем (приставом). Согласно его рассказу, толпа озверевших персов, преодолев ворота, устремилась мимо его квартиры и хлынула на второй и третий дворы, где была квартира Грибоедова и канцелярия миссии. Пока происходила драка с выбежавшими наружу сотрудниками и казаками, в ходе которой раздавались отдельные выстрелы, Мальцов подозвал к себе одного из персидских сарбазов (стражников, солдат), вальяжно разгуливавших по двору и демонстративно не вмешивавшихся в события, дал ему 200 червонцев и попросил его говорить нападавшим, что в его доме русских не было. Так Мальцов, трясясь от страха, просидел в своём убежище около трёх часов, наблюдая за всем происходившим. Потом к нему пришёл серенгенг (полковник) и приставил к его дверям стражу. Когда стемнело, и толпа сделала своё подлое дело, он переодел Мальцова в одежду сарбаза и отвёл во дворец к одному из сыновей шаха — Али-шаху по кличке Зими-султан («тень шаха»).

Первым делом секретарь попросил Али-шаха отправить его в Россию. Перс призвал к себе в советники министров отца, и те в один голос завопили о своём великом сожалении о случившемся, стали уверять о дружбе с Россией и своей непричастности к убийству Грибоедова и его сотрудников. Мальцов в своём докладе Паскевичу и Нессельроде потом писал, что он притворялся, чтобы усыпить их бдительность, и во всём соглашался с ними и поддакивал. Он боялся, что его, как единственного свидетеля событий, убьют тайком, придушат, и, спасая свою жизнь, стал лжесвидетельствовать в пользу персов, предавая, таким образом, своего убитого начальника и клевеща на честь и достоинство России.

Да, лепетал секретарь, он собственными глазами убедился в том, что шах и его министры делали всё, чтобы остановить вакханалию, разыгравшуюся в русской миссии, а визири вальяжно гладили крашенные хной бороды и возводили умилённые взоры к потолку, призывая в свидетели своей беспорочной честности самого Аллаха. Лучшего свидетеля для оправдания заговора им было не нужно, и они доложили Фетх-Али-шаху (1797–1834), что Мальцов — «здравомыслящий и благонамеренный человек». И решили его не трогать — живой он был больше им полезен. И даже приставили к нему стражу, а когда отпустили его домой, в Россию, то на всём пути следования окружили невиданными почестями, сильным конвоем и телохранителями. Шах вдогонку писал царю, что лучшего посланника, чем Мальцова, он не хотел бы иметь в Тегеране.

Перед отъездом шах осчастливил Мальцова подарками, дав ему одну захудалую, по словам того же Мальцова, лошадь и две персидские шали. У Ивана Сергеевича хватило ума отказаться от них, справедливо полагая, что после пересечения русской границы эти подарки могут вызвать законные к нему подозрения. На прощальной аудиенции у шаха «здравомыслящий и благонамеренный» Мальцов, однако, снова подтвердил, что считает все действия персидских властей во время убийства русского посланника и сотрудников русской миссии правильными, и выразил шаху сочувствие в том, что убийство Грибоедова обошлось Персии в кругленькую сумму — восемь куруров золотом (1 курур был равен 200 тысячам рублей золотом). Убийство русского посланника было грубым нарушением Туркманчайского договора, и Россия потребовала за него материальную компенсацию.

Николай I и Нессельроде тоже хотели верить персам. Ещё не были известны результаты расследования убийства Грибоедова, а Карл Васильевич уже 18 марта писал: «…Его Величеству отрадна была уверенность, что шах персидский и наследник престола чужды гнусному и бесчеловечному умыслу, и что сие происшествие должно приписать опрометчивым порывам усердия покойнаго Грибоедова, не соображавшаго поведение своё с грубыми обычаями и понятиями черни тегеранской, а с другой стороны, известному фанатизму и необузданности сей самой черни, которая одна вынудила шаха и в 1826 году начать с нами войну».