По Нессельроде, виноват во всём сам Александр Сергеевич — монархи же априори «чужды гнусному умыслу». Ради этой легитимистской аргументации графу ничего не стоило исказить и причины Русско-персидской войны, начатой отнюдь не по внушению тегеранской черни, а по науськиванию английского посла и по желанию Аллаяр-хана и его антирусской клики, сумевшей убедить в необходимости военного конфликта и шаха.

В Тифлисе Мальцов, этот, по характеристике Мальтийского, «мнимый адвокат шаха и мнимо-достоверный свидетель-очевидец», предстал перед Паскевичем истинным русским патриотом. Он опроверг лживые заверения шаха и его министров в том, что они не были проинформированы о подготовке покушения на русскую миссию. В Персии секретных дел нет, писал он[82]. Муллы открыто проповедовали в мечетях против русских, а это означало, что они получили на это согласие властей и самого шаха. Фетх-Али-шах мог заблаговременно выслать к миссии сильную охрану, но не сделал этого. Он мог предупредить Грибоедова об опасности и перевести его в безопасное место, но не сделал этого, так как знал, что Грибоедов спасёт и Якуб-хана, а это не входило в его расчёты. Якуб-хан должен был погибнуть.

Паскевич принял эти объяснения как достоверные. В данном случае Мальцов не лукавил, но, сообщив правду, он испугался. Представив, что его направят временным поверенным в Тегеран, он пришёл в ужас. Персы никогда не простят ему того, что он рассказал Паскевичу. И в панике обратился к графу с просьбой написать Нессельроде ни в коем случае не возвращать его обратно в Персию. Куда угодно, в Европу, например, но только не в Персию!

Отчитываясь перед начальством, Мальцов писал, что, выступая перед шахом и шахскими министрами, он «унизал свою речь отборным бисером восточных комплиментов, но пламень благородного негодования залил в душе моей струёю благоразумной осторожности». На бумаге это было чертовски красиво и эффектно. Но как, спрашивает Мальтийский, секретарю, не владевшему ни персидским, ни татарским языками, удавалось «метать бисер восточных комплиментов» перед шахскими чиновниками и успевать при этом заливать пожар негодования струёю благоразумия, просто уму непостижимо. Дипломат был полностью зависим от переводчика, а как шахский толмач переводил слова Мальцова, известно лишь одному Аллаху. Можно лишь предположить, что перс из кожи лез вон, чтобы угодить своему шаху.

«Эта осторожность, — комментирует историк этот пассаж из отчёта Мальцова, — довела его до обвинения Грибоедова». От малодушия до предательства один шаг. Зато шах остался «вельми доволен» Мальцовым и в тот же день прислал ему со своего стола остатки ужина.

Мальцова в Тифлисе спросили, знал ли Грибоедов о надвигавшейся на него опасности. Мальцов пояснил, что от самого посланника на этот счёт не слышал ни одного слова и что соответствующим образом не были проинформированы об этом и другие сотрудники миссии, а потому миссия была не готова к обороне: казаки сидели каждый в своей комнате и без оружия. Не зная местного языка, продолжает Мальцов, он зависел в этом смысле от переводчика капитана Шахназарова, который, однако, был предупреждён мехмендарем Мурзой-Мехди за три дня до рокового события о том, что муллы на тегеранском рынке мутят народ и настраивают его против «неверных» русских. Но Грибоедов якобы решил, что персы испытывали его стойкость и терпение и оказывали на него давление, чтобы вынудить его пойти на уступки и заставить выдать обратно шаху Якуб-хана, а потому посчитал, что дальше демонстрации своего недовольства персы не пойдут. Якуб-хан, опасаясь за свою жизнь, дал Шахназарову 500 червонцев за то, чтобы тот доставил его живым и невредимым в Эривань, и поэтому переводчик не был заинтересован в том, чтобы Якуба выдали шаху.

Всё это мало соответствует действительности. Ссылка Мальцова на незнание им персидского языка несостоятельна, так как при нём постоянно был отдельный переводчик Калатозов. Утверждение о том, что Шахназаров был подкуплен Мирзой-Якубом, является персидской версией.

Ошибочным оказалось и поведение генконсула в Тавризе К А. Амбургера. Не получив после 11 февраля никаких указаний ни из Тегерана, ни из Тифлиса, ни из Петербурга, он занервничал. Присутствовавший в Тавризе английский посланник Макдональд стал нашептывать ему на ухо совет уехать из Персии. Амбургер не последовал его совету и продержался 17 дней, а потом всё-таки сдался и покинул свой пост, прибыв 20 февраля в Нахичевань. Перед отъездом он сделал перед персами демарш, направив министру иностранных дел ноту, в которой говорилось: «Его Величество шах скорейшим арестованием преступников и пересылкою оных в Тифлис… докажет своё совершенное незнание и неучастие в сем зверском злодействе». По существу это было верно, но с точки зрения дипломатии — явный перебор и неприкрытый вызов шаху. К тому же Россия никогда не настаивала на том, чтобы преступники были выданы ей, а не наказаны в Персии. Уезжая из Персии, Амбургер оставил русскую партию в тяжёлом положении и предоставил англичанам полную свободу действий интриговать и предпринимать против России любые недружественные действия. Естественно, Амбургера в Тифлисе и Петербурге по головке за это не погладили, но и с плеч её не сняли, а лишь слегка пожурили генконсула.

Глава русской партии, наследник престола Аббас-Мирза, оказался в затруднительном положении: подняли голову проанглийски настроенные сановники и вельможи, и слабый шах в очередной раз проявил колебание — теперь в сторону Лондона. На высоте положения оказался Паскевич Эриванский. Невзирая на предварительное согласие Нессельроде, он задержал в Тифлисе второстепенного персидского чиновника Мирзу-Масуда, посланного шахом в Петербург приносить извинения, справедливо считая его ранг, первый драгоман Аббаса-Мирзы, совершенно неудовлетворительным. Он направил к Аббасу-Мирзе своего адъютанта штабс-капитана князя Кудашева с тайным письмом и заверил его, что при необходимости поддержит мирзу своим войском. Одновременно он задержал в Тифлисе чрезвычайного и полномочного посланника Николая I князя генерал-майора Долгорукого (1792–1847), направлявшегося из Петербурга в Персию с целью расследовать убийство Грибоедова и восстановить действие Туркманчайского договора, считая его миссию преждевременной. Тегеран хотел отделаться малой кровью, лелея надежду «выехать» на лжесвидетельских показаниях Мальцова и малодушии генерального консула Амбургера.

Скоро русская армия одержала громкую победу над турками при Эрзеруме, и ситуация в Тегеране стала резко меняться в пользу России. Шах приступил к написанию настоящего извинительного письма, а в Петербург направил своего внука Хосроу-Мирзу, сына Аббаса-Мирзы. Хосроу-Мирза был умный и даровитый юноша, за что и пострадал позже от своего брата Мохаммед-шаха, сменившего на троне Фетх-Али-шаха. Итак, Хосроу-Мирза отправился в Петербург, а князь Долгорукий — в Тегеран. Благодаря Паскевичу справедливость и достоинство России были восстановлены, и Долгорукий смог приступить к исполнению своих обязанностей. У князя Николая Андреевича были две задачи: добиться от персидских властей наказания виновных и заставить шаха написать извинительное письмо Николаю I.