— Но ведь это не настоящая рука! — Два официанта, накрывающие столики неподлеку от нас, замерли и повернулись к нам. Хазенхюттль отмахнулся от них и сказал по-немецки что-то вроде «Никаких проблем».

— Так, значит, вот как делаются дела в Сару?

— Я вовсе не из Сару, Радклифф.

— Ага, то есть это боги посылают мне типа в оранжевом костюме, чтобы он проследил, честно ли я играю?

— Вы ведь думали, что сынишка Истерлингов это Венаск. А теперь скажите, откуда я могу это знать? Почему бы толстому типу в оранжевом костюме и не быть посланцем богов?

— Потому, что в самолете вы только и делали, что угрожали мне. «Я здесь, чтобы задолбать тебя, Гарри!» Что-то не очень похоже на слова посланника небес… Кстати, откуда вас знает Аввад?

— Как только вы заключили эту сделку, все вовлеченные в нее люди узнали обо мне. Просто так уж это работает.

— Значит и Палм о вас знает?

— Да. Он думает, что помнит меня по службе в контингенте ООН на Синае. Но на самом деле я никогда там на Синае не был. Однажды был в Эйлате, но на Синае — никогда.

— А почему вы угрожали мне в самолете? Вы вели себя, как какой-то дешевый мафиози.

— Прошу прощения. Просто настроение было паршивое. — Он пожал плечами. — Может, съел что-то не то. Вы же вроде и сами терпеть не можете то, чем кормят в самолетах?

Когда можно считать, что ты дома? Когда самолет касается земли? Или когда открывается люк и ты видишь чье-то знакомое лицо? А может, процесс постепенный, вроде всплытия с большой глубины? Когда я жил один, я всегда первым делом просматривал почту, чтобы выяснить, не подстерегают ли меня в почтовом ящике какие-нибудь мерзкие, подобные фурункулам, сюрпризы. И только после этого я мог считать, что теперь я окончательно дома. После женитьбы для меня таким символом стала постель, когда в первую ночь после возвращения, после душа, разборки чемоданов я укладывался в нее, готовый к долгому разговору.

На сей раз я позаботился о том, чтобы ни одна живая душа не пронюхала о моем возвращении в Лос-Анджелес. В аэропорту я взял напрокат машину и через весь город рванул на Береговое шоссе и уже по нему — в Санта-Барбару. Одной из причин, почему я построил наш дом именно там, был вид на океан. В общем-то, я не так уж и жалел о том, что дома больше нет, но стоило самолету покинуть Франкфурт, как я ощутил острое, как у наркомана в ломке, желание снова посидеть на нашем холме, просто побыть на том клочке земли. Это была и сентиментальность, и желание снова полюбоваться роскошными красками калифорнийского неба. И, хотя это уже не было моим домом, я чувствовал, как меня тянет туда, и не мог противиться этому зову.

Машин на шоссе почти не было, и я прибыл на место раньше, чем ожидал. Преодолевая до боли знакомый последний перед моим бывшим домом подъем, я почувствовал, как восторженно дрогнуло сердце и понял, что, приехав сюда, поступил совершенно правильно. На какие-то две или три секунды мне вдруг показалось, будто наш дом по-прежнему стоит на своем обычном месте, терпеливо дожидаясь, пока не появится кто-нибудь из хозяев и не вернет его к жизни. Включит свет, радио, распахнет окна, впуская внутрь теплый свежий воздух, и, сняв трубку черного телефона, наберет номер. Но все было по-прежнему, и, стоило мне увидеть покосившуюся печную трубу, стоящую на страже подобно одинокому бесполезному солдату, сладкий момент сумасшедшей надежды растаял без следа. Какой-то остряк с художественными наклонностями довольно неплохо изобразил на трубе краской из баллончика совокупляющуюся пару, причем член мужчины обвивал женщину, как змея Лаокоона.

— Добро пожаловать домой, Гарри, — подходя к трубе и проводя рукой по знакомому шершавому камню, вслух произнес я.

Если вы дочитали мою историю до этого места, то, наверное, уже догадываетесь, что произошло дальше. Я же, клянусь вам, даже представить себе такого не мог. Для меня это было полной неожиданностью. Венаск говорил, что обычно о своей собственной судьбе и о том, что на нее повлияло, сами мы узнаем последними. Как правило, мы всегда просто слишком заняты, чтобы поднять голову и увидеть, как окружающие нас облака принимают определенную форму.

Они лежали у самого основания трубы, там, где когда-то красовался камин из мрамора и стали — мой постмодернистский прикол в просто оформленной, но очень уютной гостиной. После землетрясения какой-то предприимчивый воришка унес весь мрамор и стальную отделку. От камина теперь осталась лишь темная коробка высотой около четырех футов. Там, где когда-то пылало уютной пламя, лежали четыре камня — каждый размером примерно с кулак. Они лежали, сбившись в тесную кучку, как будто откуда-то упали и лишь по счастливому стечению обстоятельств оказались здесь вместе. В этих камнях не было ничего уникального или запоминающегося. Обычные бурые булыжники, а один даже какого-то красноватого оттенка. Собирая красивые камешки на пляже, вы никогда не обратили бы на них внимания и уж тем более не стали бы их подбирать. Они не светились, не жужжали, как неоновые лампы, и не завывали подобно, сиренам. Они были просто камнями. Просто камнями. Но я смотрел на них, как на женщину красоты столь проникновенной, что она, подобно черной дыре, всасывает в себя все окружающее. На нее можно только смотреть. Стоит лишь попасть в ее орбиту, и вы обречены смотреть на эту женщину всю оставшуюся жизнь.

Четыре скучных, лежащих кучкой на темном от копоти полу камина, камешка. Небольшая кучка — такую мог бы сложить ребенок. При виде их, какая-то часть моей души решила, нет, здесь ничего не осталось. Другая же шепнула, что все здесь, на месте, и не просто в самих этих камнях, а в том, какие они — их цвет и форма, то, каковы они на ощупь, то, что они здесь и сейчас, и то, что мне пришлось пережить, прежде чем я добрался сюда, и то, что мне еще предстоит сделать. Все здесь. Именно эти слова крутились у меня в голове, пока я стоял, уставившись на них — ВСЕ. Да и сынишка Истерлингов говорил мне: «Не удивляйся тому, что все слова — это Бог». Может, он и хотел сказать: «Не удивляйся тому, что Бог — это все: все слова, формы, предметы…» ? Я никогда не верил ни в Дао, ни в Единство Бытия. Если я сейчас и испытал момент озарения или обретения веры, то это было довольно забавно, поскольку уже в следующее мгновение мне на ум пришла старая шутка — дурак хочет продать свой дом и поэтому прихватывает с собой в качестве образца один из кирпичей. Именно в том, КАК лежали эти четыре камня в камине, заключалась точная форма Собачьего музея, который мне предстоит построить в Австрии. Теперь я могу увезти их с собой, и совершенно не играет роли, как я сложу их потом, поскольку эта форма навсегда запечатлелась у меня в памяти.

— Ну и активность, Радклифф. Я считал, для одного дня вам с лихвой хватит и перелета в Калифорнию. Но вы никак не могли удержаться, чтобы не проехать еще полштата и навестить эти развалины.

Я поднял глаза и увидел приближающегося Хазенхюттля. На сей раз на нем была куртка-сафари и штаны цвета хаки. Спрашивать, как и зачем он здесь появился, было бессмысленно.

— У меня к вам есть вопрос. Подойдите-ка сюда, — велел я.