Я отправилась в город и потратила полдня и неоправданно много денег на стрижку и окраску волос (трансплантацию делать не стала — Антон меня отговорил), покупку трех новых топов, пары джинсов, новых сапог и кое-какой краски для лица, которая на деле придала моей физиономии дурацкий блеск и маслянистость. А когда я ее стерла, то задела край рта и размазала помаду через всю щеку, отчего сделалась похожей на жертву автомобильной аварии.

— Катастрофа какая-то! — простонала я, обращаясь к Антону. — А сапоги я зачем купила? Они же в кадр не попадут!

— Неважно, ты будешь знать, что на тебе новые сапоги, и они придадут тебе уверенности. Побудь здесь, дорогая, я схожу за Ириной.

Он ушел и через несколько минут вернулся с соседкой.

— Ты в косметике спец, — сказал он ей. — Сможешь накрасить Лили для фото? Сделаешь ее красивой, а?

— Чудеса не по моей части. Сделаю, что смогу.

— Спасибо, Ирина, — пролепетала я.

Утром того дня, когда должна была состояться съемка, она зашла к нам перед работой, каким-то новомодным скрабом содрала с моего лица кожу с такой силой, словно драила пол на кухне, выщипала мне брови до голой кожи, затем намазала меня устрашающим слоем косметики, такой яркой, что Эма уставилась на меня в испуге.

— Все в порядке, солнышко, это я, мама, — выдавила я.

От этого по детскому личику градом покатились слезы — кто этот клоун с голосом, как у мамы?

Ирина и Антон с Эмой ушли. Антон взял девочку с собой на работу, поскольку съемка могла растянуться на много часов, а сидеть с ней было некому.

Потом появился фотограф. Молодой и спит с кем попало — это было видно по его физиономии. Он был увешан тоннами железа, которые ему помог поднять на наш этаж Дурачок Пэдди. Я бы предпочла, чтобы он этого не делал — станет еще клянчить у Ли деньги, но мне удалось без лишних церемоний выставить его за дверь.

Ли шумно опустил на пол несколько черных ящиков и огляделся.

— Только вы да я? А гримеров не будет?

— Хм-ммм, нет, подруга уже сделала мне макияж, я не знала, что понадобятся…

— Нет? Обычно приглашают профессиональных парикмахеров и гримеров. Фотография автора имеет колоссальное значение. Реализация книги от нее очень зависит.

— Что вы… Я хочу сказать, разве это не от самой книги зависит?

Он хмыкнул:

— . Вы еще молодая, многого не понимаете. Сами подумайте: ведь на телевидение только симпатичных писателей приглашают. Если автор — крокодил какой-нибудь, ее никто и не позовет. С такими издатели иногда даже идут на уловки — ну, например, говорят журналистам, что она затворница и не любит камеры.

Не может быть! Или может?

— Говорю вам, — продолжал он. — Вы, Лили, вполне симпатичная, но рука профессионала вам бы не помешала. Поэтому я и спросил про гримера. Я, конечно, подретуширую, что смогу. Для вас я уж постараюсь.

— Хм-мм… Спасибо.

Он оглядел мою гостиную, которую я вылизала до блеска, присвистнул и горько засмеялся.

— Мечтой фотографа не назовешь, да? Тут особо и не развернешься.

— Кх-хх…

— Да уж, — вздохнул он, — но студию для вас, конечно, никто оплачивать бы не стал. Вот что я вам скажу, сделаем парочку снимков здесь — на всякий случай, — а потом выйдем на улицу и попробуем там что-нибудь изобразить. Это же рядом с Хэмпстед-хитом, да?

— Да. — Это была большая ошибка. Выражаясь словами Джулии Роберте, роковая ошибка.

Почти час он устанавливал оборудование — зонтики, фонари, треноги, — а я сидела на краешке дивана и пыталась мыслительным усилием остановить испарение косметики с моего лица. Наконец можно было начинать.

— Сделайте сексуальное лицо, — приказал он.

— Э-э…

— Думайте о сексе.

Секс? Я о нем слышала, в этом я почти не сомневалась.

— Ну давайте же, сексу, сексу!

Я игриво улыбнулась, но оказалось, что его молодость, явная гетеросексуальная ориентация, а более всего — его бесстрастная оценка моей внешности повергли меня в робость.

— Подбородочек повыше. — Он приник к объективу и хмыкнул себе под нос. Пробурчал что-то смешное, потом сказал: — Расслабьтесь! У вас такой вид, будто вы стоите перед расстрельным взводом.

Он несколько раз сменил линзы и переставил свет, так что «парочка снимков на всякий случай» затянулись еще на час, после чего мне пришлось пятнадцать минут тащиться за ним до парка, сгибаясь под его треногой и одновременно силясь поддержать разговор. Накануне я почти не спала, и беседа давалась мне с трудом.

— Вы многих писателей фотографировали?

О да, сотни. Кристофера Блойнда, например. Или Миранду Ингланд. Классная, да? Мечта фотографа. Ее при всем желании плохо не снимешь. Чтобы ее снять, меня в Монте-Карло отправили. До Ниццы первым классом, дальше — вертолетом. — Как нарочно, эти слова он произнес ровно в тот момент, когда мы тащились по разукрашенному граффити железнодорожному мосту, и от такого контраста Ли расхохотался. — Из одной крайности в другую, да, Лили?

В парке Хэмпстед он с прищуром огляделся, потом оживился.

— Давайте-ка полезайте на дерево.

Я подождала, когда он рассмеется. Ведь это была шутка — или нет?

Судя по всему, нет.

Он сомкнул руку «в стульчик», подставил мне, и я взгромоздилась на сук почти в двух метрах от земли. Мне надо было стоять, обхватив руками ствол. И при этом улыбаться.

— Теперь смотрим на меня, вот так, волосы всклокочены ветром, да, и облизните губы…

Если б у меня был двойной подбородок и я бы сидела дома на диване, а меня снимали снизу — на кого бы я была похожа? На индюшку. На жабу. Очаровательную толстую жабочку.

— Думайте о сексе, сделайте сексуальный взгляд. Взгляд сексуальный!

— Еще погромче, — проворчала я. — В Казахстане еще не слышали.

— Взгляд сексуальный! — продолжал вопить он. — Еще сексуальнее, Лили!

Возле нас остановилась стайка мальчишек, они откровенно потешались.

— Теперь немного по-другому, Лили. Спускайтесь и будете висеть, держась за сук.

Я сползла вниз и обнаружила, что поцарапала новые сапоги о кору. Мне захотелось заплакать, но времени на слезы не было — Ли снова изобразил руками «стульчик», чтобы я дотянулась до сука и повисла на нем, как мартышка.

— Смотрим на меня и весело смеемся. — Ли как безумный кудахтал, желая меня воодушевить. — Ну же, смеемся! Ах-ха-ха-ха-ха! Вот так. Качаемся на дереве, веселимся до упаду, головку назад — и сме-ем-ся. Ах-ха-ха-ха-ха!

Плечи у меня болели, ладони взмокли и скользили, лицо не слушалось, новые сапоги испорчены, но я покорно смеялась, и смеялась, и смеялась.