Было холодно и темно, я торопилась домой. Не только потому, что мне не терпелось увидеть Антона, который полгода как переехал в мою хибарку (в день нашего возвращения из незабываемой поездки в Дублин к Джемме), но и из-за того, что я была на третьем месяце и страшно хотела в туалет. Как все, что касается нас с Антоном, беременность тоже случилась нечаянно. Мы были неимоверно бедны, я зарабатывала какие-то крохи, Антон пока вовсе ничего не зарабатывал, и мы не имели ни малейшего представления о том, как станем растить ребенка. Но это ровным счетом ничего не значило. Я никогда не была так счастлива. И никогда мне не было так стыдно.

В туалет захотелось еще сильнее, и я ускорила шаг. И тут, к моему удивлению, мне будто плечо вывернули назад; кто-то ухватился за ремешок моей сумочки и с силой дернул. Я, как идиотка, обернулась и приготовилась улыбнуться, полагая, что это какой-то знакомый. Пошутил, только силы малость не рассчитал.

Но парня я не узнала. Он был толстый, с нездоровым, потным лицом.

Одновременно у меня в мозгу запечатлелись две вещи: первое — меня ограбили; второе — это сделал мужик, которого будто вылепили из сырого хлебного теста.

Все было не так, как можно было представить. Не худой и отчаявшийся найти честный заработок, каким, в моем представлении, должен быть уличный грабитель. (Я в некотором роде пуристка.) И ножа у него не было. Да и шприца тоже.

Зато у него была собака. Коротконогий питбуль, источающий угрозу. Поводок был намотан Хлебному Человеку на руку, собака уже рвалась ко мне, негромко рыча. Отпусти он поводок на один-два оборота — и пес разорвал бы меня в клочья.

Мои глаза словно приклеились к черным бусинам на лице Хлебного Человека (изюм в булке), и я покорно, не говоря ни слова, отдала ему сумку.

Он взял ее, сунул за пазуху, после чего — в порядке заключительного аккорда — толкнул меня так, что я упала.

Я подумала, уже все, но худшее оказалось впереди. Я лежала на мокром асфальте, ко мне подошел пес и наступил прямо на мой беременный живот. Собака была тяжелой, и меня замутило от ее отвратительного, мясного дыхания.

Все продолжалось не дольше двух-трех секунд, но и сейчас, когда я это вспоминаю, меня всю передергивает.

Парень с собакой не спеша удалились, а я, словно в забытьи, поднялась. Положение было дурацкое. В этот момент я увидела, что ко мне шагает Ирина, звонко отбивая железный такт высокими каблуками. Гроза всех бандитов.

Ирина была моя соседка с верхнего этажа, мы изредка здоровались кивком головы, но по-настоящему никогда не разговаривали. Я знала про нее только то, что она высокая, интересная и русская. Она всегда так густо красилась, что у нас с Антоном выработалось своеобразное развлечение: мы строили догадки на ее счет. Я считала, что она, скорее всего, проститутка, а Антон говорил: «Бьюсь об заклад, это вообще мужик-трансвестит».

Сейчас Ирина подошла и вопросительно взглянула на меня. Я стояла, покачиваясь.

— Меня только что ограбили.

— Ограбили?

— Ну да, парень с собакой.

— Парень с собакой? — с сильным акцентом опять переспросила она.

— Вон туда ушел, — показала я, но Хлебный Человек уже скрылся из виду.

— А денег много было?

— Несколько бумажек. Два или три фунта.

— Так мало? Слава богу!

Нельзя было сказать, что она излучала сострадание, но, во всяком случае, к Антону она меня доставила в целости и сохранности. Однако даже из его уст никакие утешения на меня не действовали. Я знала, что теперь произойдет: у меня случится выкидыш. И это будет мне кара небесная. За то, что я украла Антона у Джеммы.

Антон настоял на том, чтобы вызвать врача, который приложил все усилия, чтобы убедить меня в ничтожности шансов на выкидыш.

— Но я плохой человек.

— Это тут ни при чем.

— Так мне и надо, если потеряю ребенка.

— Это маловероятно.

Мы провожали врача, когда к нам в дверь позвонили: Ирина принесла горсть пробной косметики, чтобы компенсировать мою утрату.

— Новейшие разработки, — сказала она. — Я продаю косметику «Клиник».

Мы с Антоном хором воскликнули:

— Так ты продавщица? Ирина холодно оглядела нас.

— А вы думали, я проститутка?

— Да! — И мы прикусили языки. Честность не всегда уместна, но Ирина нисколько не обиделась.

На следующее утро Антон отвел меня в ближайший полицейский участок, чтобы подать заявление.

Мы сели в коридоре и стали смотреть, как снуют туда-сюда офицеры. Мы все ждали, когда они начнут говорить друг с другом, как в кино.

— «…на расследование этого дела у нас двадцать четыре часа…» — пробурчал Антон.

— «…прокуратура наседает…»

— «…придется мчаться на полной скорости по улице, забитой пустыми картонными коробками…»

После этого мы стали тихонько напевать мотивчик из какого-то полицейского сериала, а потом меня выкликнули. Хотя мое дело и было довольно незначительным, мне выделили персонального молодого офицера, и тот мужественно принялся за соблюдение всех положенных процедур. Я дала ему описание Хлебного Человека, список содержимого моей сумки — то, что смогла вспомнить. Помимо кошелька, ключей от дома и мобильного телефона, в сумке была еще всякая обычная ерунда — бумажные платки (использованные), шариковые ручки (с текущими стержнями), румяна (высохшие), лак для волос (чтобы придать моим волосенкам «объем» и спрятать плешь), а также четыре или пять пластинок «Старберста».

— «Старберст»? — ухватился офицерик, мысленно потирая руки: так я и знал — наркота!

— Раньше это называлось «Опал-Фрутс», — подсказал Антон.

— А-а. — Крайняя степень разочарования. Он отложил ручку. — Зачем они все время это делают, а?

— Что?

— Чем им не нравился «Марафон»? Нет, понадобилось называть его «Сникерсом». И так все время. Только привыкнешь — на тебе…

— Глобализм, — вежливо произнес Антон.

— Значит, это и есть глобализм? — Он вздохнул и снова взялся за ручку. — Что тогда удивляться, что все время протестуют. О'кей, вам надо позвонить в банк и заблокировать кредитку.

Мы с Антоном промолчали. (В конце концов, это наше право.) В тот момент мы сидели на такой мели, что блокировать кредитку было необязательно. Банк уже сам предпринял необходимые меры.

Вскоре после происшествия у Ирины случился выходной, и она пригласила меня к себе. Не успела я переступить порог, как она принялась курить одну за другой и с довольным видом рассказывать, как плохо она жила в Москве.

— У меня был парень, — с жутким акцентом говорила она. — Но я его не любила. Я была так несчастна. Потом познакомилась с другим. Он меня не любил. Я была так несчастна. Эти мужчины!