— Больше не говори, что я никогда для тебя ничего не делаю.

— А?

— От агента. Теперь у тебя есть агент.

Я стала читать письмо. Буквы плясали и выпрыгивали за край страницы, но в конце концов я дошла до строчки, которая звучала так: «Буду счастлива представлять ваши интересы».

— Послушай… — Голос мой дрогнул. — Послушай! Она говорит, что будет счастлива представлять мои интересы. Счастлива! — И я разрыдалась над письмом, так что чернильная подпись Жожо расплылась.

Мы с Антоном поехали в ее контору в Сохо. Это было меньше чем за две недели до рождения Эмы, так что этот визит в некотором смысле был затеей небезопасной — все равно что загрузить в клетку и перевозить с места на место больного слона. Но я была рада, что поехала.

Агентство «Липман Хейг» оказалось большой, оживленной конторой с волнующей атмосферой, а лучшей его представительницей являлась Жожо Харви. Она была просто потрясающая. Сгусток энергии, ослепительной красоты женщина, она бросилась нам навстречу так, словно мы были ее давние-давние друзья, с которыми она сто лет не виделась. Мы с Антоном оба мгновенно в нее влюбились.

Она сказала, что книжка ей очень понравилась, и другим в агентстве тоже, что она очень милая… Я сияла — до того момента, как она остановилась и произнесла:

— Договоримся так. Не хочу вводить вас в заблуждение.

Сердце камнем ухнуло вниз. Терпеть не могу, когда люди начинают говорить со мной о честности. Это всегда плохая новость.

— Продать ее будет нелегко, поскольку она написана как детская, а тема — вполне взрослая. Ее трудно отнести к конкретной категории, а издатели не любят неопределенности. Они народ боязливый, всего нового боятся.

Она посмотрела на наши скисшие физиономии и улыбнулась.

— Эй, выше нос! В ней определенно что-то есть. Я вам позвоню.

А потом наступило четвертое октября, и все изменилось окончательно и бесповоротно. Приоритеты оказались мгновенно пересмотрены; все в этом списке спустилось на нижние строчки, а первую безоговорочно заняла Эма.

Никогда в жизни я не любила никого так, как полюбила ее; и меня никто так не любил, как она, даже родная мать. От моего голоса она переставала плакать и начинала глазами искать мое лицо — даже тогда, когда еще толком не умела видеть.

Каждая мать считает своего малыша самым красивым созданием на свете, но Эма в самом деле была красавицей. Как Антон, она была смуглая и появилась на свет с шелковистыми черными волосиками. В ней не было и намека на мою белую кожу и голубые глаза. «Ты уверена, что это твой ребенок?» — на полном серьезе спрашивал Антон.

Больше всех она была похожа на мать Антона — Загу. Вот почему мы решили записать ее на югославский лад, хотя сначала хотели назвать Эммой.

Она все время улыбалась, иногда смеялась во сне и была самым аппетитным существом на свете. Перетяжки у нее на ножках были неотразимы. Она восхитительно пахла, была восхитительна на ощупь, восхитительно выглядела и издавала восхитительные звуки.

Это была позитивная сторона.

Но была и негативная. Став матерью, я никак не могла оправиться от шока. Я оказалась совершенно не готова к материнству. Это бы и ничего, но, против своего обыкновения, я как раз решила подготовиться и прошла курсы дородовой подготовки и материнства. Напрасный труд. Эффект от этих занятий был едва различим.

Напуганная до смерти ответственностью за этот крошечный комочек жизни, я трудилась, как никогда в жизни. Особенно сложным для меня стало полное отсутствие каких-либо перерывов. Вообще. У Антона хотя бы была работа, и он каждый день куда-то ехал, я же оставалась родительницей семь дней в неделю по двадцать четыре часа в сутки.

Насчет кормления грудью: внешне оно выглядит чем-то восхитительно безмятежным. Если, конечно, не считать тех случаев, когда женщина пытается кормить на людях, но так, чтобы ее грудь никто не видел. Меня никто не предупредил, что это больно — по сути дела, настоящая пытка. И это — еще до того, как у меня начался мастит, сначала в одной груди, затем в другой.

Временами Эма ставила нас в тупик: ее покормили, сменили памперсы, дали срыгнуть, побаюкали, но она все равно голосила. В других случаях мы ставили в тупик сами себя: мы всегда жаждали, чтобы она побыстрей уснула, но если она спала слишком долго, начинали беспокоиться, пугать себя, что у нее менингит, и будили.

Наша квартира, которая и в лучшие-то времена не отличалась чистотой, превратилась в настоящий бедлам. По всей спальне валялись огромные пакеты памперсов, на всех поверхностях сушились ползунки, целые стада мягких игрушек таились на ковре в ожидании, когда я попадусь в ловушку, у меня на ноге не проходил синяк, поскольку всякий раз, идя по коридору, я натыкалась на тормозной рычаг коляски.

Где-то посреди тумана двадцатичетырехчасового рабочего дня, бессонных ночей, растрескавшихся сосков (у меня) и колик в животике (у Эмы) до меня дошла новость: Жожо удалось продать мою книгу известному издательскому дому под названием «Докин Эмери». Контракт был на две книги, за каждую обещали аванс в четыре тысячи фунтов. От одного сознания, что у меня появился издатель, я пришла в безумный восторг. Точнее сказать, это произошло, когда я собралась с силами. Четыре тысячи фунтов были огромной суммой, но, конечно, не той, которая может изменить всю твою жизнь, как мы надеялись. Казалось, мы обречены всю жизнь прожить в бедности, тем более что игровая программа «Последний герой», снятая продюсерской фирмой Антона и Майки, прибыли не принесла и, уж конечно, не вызвала у потенциальных спонсоров желания наперебой снабжать их деньгами.

Последовал визит в «Докин Эмери» и знакомство с моим редактором Таней Тил. Тридцати с небольшим лет, резковатая, но симпатичная. Она сказала, книга выйдет в январе будущего года.

— Только в январе? — До этого срока был еще целый год, но я пребывала не в том состоянии, чтобы качать права, потому что мало того, что ничего не смыслила в издательском деле, так еще и грудь у меня потекла, и я боялась, что Таня это заметит. Перед тем как к ней ехать, у меня даже не нашлось минутки принять душ, и я ограничилась тем, что протерлась влажными салфетками. Сейчас, немытая, я ощущала всю свою неполноценность.

— Январь — хорошее время для дебюта, — сказала Таня. — Книг выходит мало, и у вашей симпатичной повести будет больше шансов оказаться замеченной.

— Ясно. Спасибо.

Потом очень долгое время ничего не происходило. Примерно с полгода. Потом, как гром среди ясного неба, раздался звонок. Звонил некто Ли, он хотел знать, когда можно подъехать сделать снимок для обложки. Я запаниковала.

— Я вам перезвоню. — Я положила трубку в полном замешательстве. Какая я? Какой я хочу быть, чтобы люди меня воспринимали?

— Что? — спросил Антон.

— Какой-то тип приедет меня фотографировать на обложку. Мне надо что-то сделать с волосами. Я не шучу, Антон, мне правда нужно сделать пересадку — как у Берта Рейнольдса. Надо было давно это сделать! И одежда! Мне требуется что-то новое. И ногти, Антон, ты только посмотри на мои ногти!